Матерь Божия, не уберегла меня от этого?
С этими словами Энрике стал вытирать руки о свою мантию. Вновь зашептал, уже остановившись у двери:
– Но никто не узнает. Нотариус тут же опоил палачей. При мне сдохли. Но выпил и он сам, из моего кубка! Мария, виновен во всём он, и только он. Ведь не упредил, не заслонил меня! И Бог наказал их всех! Моею рукой! Одни сволочи вокруг.
Зайдя в молельню, распластался крестом, лицом вниз перед статуей Девы Марии, зашептал:
– Пресвятая Дева Мария. Ты ближе всех ко мне. Ты Великий Проводник между мною и Богом. Каюсь за то, что страх обуял меня на мгновение. Как он мог вновь овладеть мною? Ведь не сам ли Бог даровал мне индульгенцию карать Его властью на моё усмотрение? На моё!!!
Инквизитор поднялся на колени и сжал руки в кулаки. Заорал:
– Ты что, не слышишь? Карать! Во имя Его же защиты здесь, на Земле! Караю стадо, защищая Бога от копыт безумно мчащихся быков! Я караю лишь во имя Его! Так ты, Дева Мария, донеси до Него, что я твёрд в вере в Отца нашего и ничто, и никто не сможет её поколебать. И не дьявол направил мою руку на убийство сефарда8, а это сам Господь решил испытать меня в моей твёрдости служить ему. И испроси у Бога милости, чтобы ни один раб Его на Земле не уличил меня в том, что я обагрил руки свои. Да не дойдёт до Ватикана весть, что сам Энрике без суда лично вырвал сердце у врага Божьего.
Во дворце продолжала стоять тишина вопреки тому, что у квалификаторов и иных служителей трибунала дел оставалась уйма: дурное настроение инквизитора привело большинство в трепет. К тому же и усталость дала о себе знать каждому: прошедший день в резиденции был наполнен рассмотрением десятков дел по обвинению в ереси. Ведь до кульминации аутодафе: массовых шествий, оглашения и публичного приведения приговоров в исполнение, пылающих костров с жертвами оставались считанные дни. Костры на площади должны были напомнить подданным великой империи, каков запах горящей человеческой плоти и, конечно же, что есть такое – истинная власть католической церкви и короны. Деспотия возрождалась в самых худших её проявлениях.
Инквизитор недолго каялся перед статуей Матери Божьей. Поднявшись, пренебрегая религиозным этикетом и возданием почестей, молча покинул молельню.
Зайдя в спальню и упав в постель, тут же сомкнул веки. Постепенно стал приходить покой. Приятная тяжесть во всём теле вдавила его в мягкое ложе. Мысли потекли медленнее, но всё же ещё не оставляя его.
«Костры! – пронеслось в сознании инквизитора. – Соберётся обезумевшая, ликующая в экстазе многотысячная толпа. Не осознающая, что на следующий день после сожжения одних, другие, из этой беснующейся в эйфории массы, будут схвачены и заточены в казематы в ожидании огня. Но познать эту простую истину им не дано. Ведь каждый пришедший на площадь – изначально сам безумный палач. Толпы лающих псов. И им не свойственен разум. Я – слуга Господа и сжигаю бешеных псов. И среди них я избираю