и слушающего с удовольствием истории, нужно угостить. А Рюмка не брезговал допивать, а уж если наливали целую, так и вовсе церемонно кивал, прикладывая руку к сердцу.
Его распорядок сложился за годы шатания по забегаловкам и был выверен, детально продуман. Когда туман опьянения застилал мозги похмеляющихся, Рюмка откланивался и шёл по магазинам или на рынок, возвращался в свой домик, там спал, ожидая по-настоящему волшебного часа – окончания трудового дня.
К пяти вечера Рюмка был готов. Каждый день был праздничным и неповторимым.
Рюмка брал с собой закусь, газеты, штопор, раскладной стаканчик, складной нож, пару зажигалок и фонарь, чтобы освещать дорогу к своему садовому участку. Мужичонка последовательно обходил злачные заведения средней руки, ища компанию. Он иногда подходил, немного стоял, понимал, что ему не рады, и шёл дальше. Зато у компании, что принимала его, появлялся самый благодарный слушатель и кормилец.
Он наслаждался историями, его угощали выпивкой или разрешали допить. Он мог подсказать, как ловчее открыть бутылку портвейна или водки, где можно принести своё, а где лучше не стоит. Он знал множество людей и со всеми у него находились общие знакомые. Рюмка в определенном смысле слыл человеком известным. Он выступал вечным проводников мира выпивох, Вергилием с сухарями.
За компанию он курил, но никогда сам. Мог ловко смешать ерша или почистить рыбу, если никто не вызывался.
Рюмка получал удовольствие от историй и нисколько не пьянел, справедливо считая себя достойным только остатков, раз уж так сложилась его биохимия.
Истории из забегаловок составляли весь его мир. Из услышанных им откровений можно было извлечь пользу, но он так не делал.
Жёны ударников алкофронта знали его и много раз старались выведать то, сколько, с кем и где был их благоверный, но всегда оставались ни с чем. Рюмка не сдавал никого и был хранителем пьяного братства в их части городка. Совершенно не агрессивный, он неминуемо становился иногда мишенью для нападок, но его всегда спасала репутация. Его знали все и готовы были ручаться за его безобидность и порядочность.
С девяти вечера у пьющих людей включается максимальная громкость: все понимают, что расходится уже пора, но длят веселье дальше. В десять вечера кафе начинают закрываться, остаются только те, что не в жилых домах. Решительные в своём алкостремлении перебирались в такие места. Но и там жизнь била фонтаном горячительного только до полуночи.
Обычно Рюмка убеждался, что даже самые пьяные добрались успешно по домам, перебрасывал свою изрядно опустевшую от закусок сумку за спину и, подсвечивая себе дорогу слепеньким фонариком, шёл спать в свой брошенный садовый домик. Ему завтра не вставать поутру, и он не торопился, перебирая в голове истории, услышанные за вечер.
Ритуал того дня, когда доброе дело внезапно проклюнулось в Рюмке, был нарушен. Он не поторопился вставать утром, а остался лежать и размышлять на своей сетчатой скрипучей