на понимание Вашей светлости, что некоторые припухлости, которые я заметил на его лице и теле, полностью исчезли к тому времени, когда женщины пришли обмывать…
Я заметил, что мое сердце сильно бьется и мне жарко, несмотря на сырой воздух. Эти люди жили до меня: бледный юноша, сидящий у окна, управляющий, мучительно пишущий свой отчет, – и тени того страшного, мрачного времени возвращаются в проклятый дом.
Затем я встал, чувствуя, как от страха у меня подергивается мышца на ноге, ибо, готов поклясться, кто-то прошел по коридору мимо моей двери. Я лишь краем глаза отметил этот промельк – и вышел, чтобы успокоить себя. Каменные вазы на подоконниках? Сейчас их здесь не было, хотя об одной разбитой я помнил. Коридор был пуст.
Вернувшись и машинально вытирая руки о пальто, я подумал, не следует ли мне позвать Мастерса и показать ему это письмо. Но оно захватило меня.
…И теперь мне надлежит, хотя и с болью и сомнением в сердце, пролить, насколько я могу, свет на эти события… Кое-что из этого я наблюдал сам, но о большем узнал позже от своего отца, потому что мне тогда было всего десять лет, а случилось это в год Великой чумы, то бишь в 1665-м.
Несомненно, Ваша светлость слышали разговоры людей об этом времени, поскольку сейчас в живых осталось много тех, кто не бежал из города, но все же выжил.
Мой отец, который был добрым и благочестивым человеком, обычно собирал нас, своих детей, и громким голосом читал псалом, в котором говорилось: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится». Это было в августе и сентябре, худших месяцах – самых жарких. Даже запершись в нашей комнате, я слышал, как из верхних окон соседних домов доносились крики женщин, нарушавшие великую тишину, царившую в городе. Однажды мы с сестрой выбрались на черепичную крышу, на головокружительную высоту, и увидели горячее мутное небо, и что дым из труб не поднимался, и людей, спешивших по середине улиц, и стражников с красными жезлами перед домами, на дверях которых под словами «Господи, помилуй нас» были начертаны красные кресты. Только однажды я видел чумную повозку, когда ночью подкрался к окну: она остановилась неподалеку, и глашатай звонил в колокольчик и орал в сторону окна верхнего этажа, и стражник тоже кричал, а факельщик держал факел повыше, так что перед моими глазами предстала повозка, полная покрытых язвами тел. Каждую ночь я слышал грохот этих повозок.
Однако это было позднее, о чем я расскажу ниже. Чуме (которая разразилась в приходе Сент-Джайлс) потребовалось так много времени, чтобы добраться до нас, что люди говорили, будто она вообще не придет; и, возможно, мы были обязаны своими жизнями предусмотрительности моего отца. Ибо мой отец, как и другие, менее удачливые люди, обращал внимание на Божьи знаки и предзнаменования. Когда появилась большая комета и тускло и вяло засияла в небе, он пошел к сэру Ричарду – то бишь к дедушке Вашей светлости – и рассказал ему об этом.