именно эти цветы считаются капризными.
Лихорадка слабела, оставляя за собой след отрешённости и слабости. Смешав сон и явь, теперь тело отказывалось полностью подчиняться и диктовало свои условия. Она просыпалась после полудня, кралась ладонями вдоль тела, обретая его, и лишь потом, воссоединив тело с рассудком, вставала и открывала окна, принимала ванну, выходила на улицу встречать закат. Если бы это была одна, другая, маленькая планета, она бы переставляла стул и смотрела его несколько раз. Но её планета была много-много больше, и поэтому, проводив солнце, она подолгу сидела у окна или разжигала камин, спрятавшись от оставленного мира. Это не могло длиться вечно, дни растерялись, словно пуговицы, скользнувшие между половиц пола, и собрать их было ли возможно? Числа, мелькающие в часах, приковывали взгляд и бередили болезненную суетливость. Но верить им теперь или нет стало лишь вопросом выбора. Если поверить, то якорь окажется вновь брошен. Но не хотелось бросать его здесь. Ждать ли, пока лицо испещрят морщины, а волосы станут похожи на снег, проводя день за днём и ночь за ночью в стенах, которыми стал сам воздух, или этого уже никогда не случится?
Постареет ли она? Вот уже несколько дней каждое утро она со страхом всматривалась в своё лицо, на котором затягивались маленькие раны, и не находила никаких изменений. Она оставалась прежней и даже предательски хорошела, словно бы ей при шлось жить вечно. Как она всегда мечтала. Вечная жизнь, сквозь эпохи, сквозь трансформации мира – возможность бесконечно наблюдать за людьми. Без них он был бы неинтересен. Не так увлекателен. Сюжет строился на человеке. Теперь стало ясно, зачем бог его создавал и так мучился – если ты живёшь вечно, это невыносимо скучно, когда нет никого, за кем ты можешь наблюдать. Она бы тоже создала человека, если бы могла.
Если кости перемололо чёрной дырой,
Возвращайся туда, где когда-то казался себе живым,
С комом в горле и чадом в венах,
Изрешечённых стенах –
Сплошь ярким, почти святым.
Строки не выходили из головы, проносясь чем-то, ощущаемым в затылке, приподнимая корни отрастающих волос, словно заевшая мелодия, случайно услышанная в такси.
Ещё один день.
И ещё один.
Они сменяли друг друга неторопливо и тягуче, но так быстро, что становилось не по себе даже больше, чем несколько дней назад – от окружавшего пустого города, пялящегося своими ржавыми глазницами многоликого зверя, от которого она сбежала. Казалось, что всё вокруг бежит, и только она одна замерла.
Так было всегда. Это чувство отставания, наверное, родилось вместе с ней или с её первым словом. Но не отставания от людей, а от чего-то иного, до чего никак не коснуться, что само проносится мимо, задевая ветром кожу, распахивая одежду и путая волосы. И если время и правда ускорялось, то его становилось, наверное, всё меньше. Но ведь время – самое относительное из существующего. Наверное, оно просто есть. Такое, какое мы можем себе позволить. И всегда не такое, как нам нужно. Слишком долгое, когда ждём. Слишком быстрое, когда получаем желанное.