ошеломили его, потому что совершенно не походили на то, что он привык видеть (и, следовательно, научился понимать), когда путешествовал по Италии; возможно, сейчас его способность к восприятию была ослаблена еще и необычностью ситуации, в которой он очутился: в странном пустом доме, где, судя по всему, его никто не ждал. Теперь он жалел, что не сказал Мэй Уелланд о приглашении графини Оленской, и его немного смущала мысль, что невеста может в любой момент приехать навестить свою кузину. Что она подумает, застав его сидящим здесь в одиночестве, в полумраке, в ожидании дамы, в обстановке, подразумевающей некоторую интимность?
Однако, раз уж пришел, он решил дождаться хозяйки и, погрузившись в кресло, вытянул ноги к огню.
Довольно странно было вот так вызвать его, а потом о нем забыть, но Арчер был скорее заинтригован, чем обижен. Атмосфера этой комнаты так отличалась от тех, коими ему доводилось дышать в других местах, что чувство неловкости растворилось в предвкушении приключения. Он и прежде бывал в гостиных, задрапированных красным дамастом, с картинами «итальянской школы» на стенах, но что его действительно поразило здесь, так это то, как обшарпанный съемный дом Медоры Мэнсон, заросший снаружи пожухлой пампасной травой и набитый внутри роджеровскими[31] статуэтками, в мгновение ока, с помощью всего лишь нескольких вещиц превратился в нечто интимно-уютное, «иностранное», с тонким намеком на романтические сцены и чувства из старых книг. Он попытался разгадать этот трюк, найти объяснение в расстановке кресел и столов, в том, что в узкой вазе стояли всего две розы Жакмино (между тем как никто никогда не покупал их меньше дюжины), в едва уловимом аромате духов – не обычном, каким вспрыскивают носовые платки, а вызывающем ассоциацию с восточным базаром: смесь запахов турецкого кофе, амбры и высушенных роз.
Он попробовал мысленно представить, как будет выглядеть гостиная Мэй. Ему было известно, что мистер Уелланд, проявив «изрядную щедрость», уже присмотрел для них только что выстроенный дом на Восточной Тридцать девятой улице. Место, правда, считалось довольно удаленным, и дом был построен из мертвенно-бледного желто-зеленого камня, который молодые архитекторы начинали использовать в знак протеста против традиционного коричневого, из-за которого Нью-Йорк выглядел залитым шоколадной глазурью, зато водопроводная система была превосходной. Арчер предпочел бы подольше попутешествовать и отложить вопрос о постоянном жилье, но, хотя Уелланды и одобрили длительный медовый месяц в Европе (а возможно, даже целую зиму в Египте), в вопросе о том, чтобы у вернувшейся молодой четы уже имелся собственный дом, они были непреклонны. Молодой человек чувствовал, что его судьба решена: до конца жизни он каждый вечер будет подниматься по ступеням крыльца, обрамленным коваными чугунными перилами, и проходить через вестибюль в помпейском стиле – в холл, обшитый лакированными панелями желтого дерева. Дальше этого его воображение не простиралось. Он знал, что в гостиной наверху есть эркерное окно, но не представлял себе,