уже мало в чем сомневающимся и чрезвычайно довольным собой.
Массон воображал, что знает Индию, но Дера-Исмаил-Хан стал для него потрясением. Городок оказался отвратительнейшим во всей Азии, настоящим гнездом самоназначенных шпионов и неудачников. В Дера-Исмаил-Хане можно было купить что угодно и кого угодно. Там кишели лошадиные барышники, торговцы-индусы из Бомбея, святые и грешники (по большей части последние), афганские паломники, потомки Пророка, святоши-скитальцы разной степени искренности, алхимики, прижимавшие к груди полные тайн книги, и тяжело навьюченные верблюды. Харлан разбил лагерь на окраине города и развернул свой американский флаг[58]. В считаные дни стали ходить слухи, что он привез в ящике Шуджа-Шаха[59]. Уж такой это был город.
Наместнику Дера-Исмаил-Хана, набобу, Харлан сразу не понравился. Он счел американца скользким типом со слишком подозрительной поклажей. Если он и не привез в ящике Шуджа-Шаха, то «непременно имел замысел устроить в форту взрыв, отчего погибнет гарнизон и разом рухнут стены»[60]. Набоб тревожился не зря. Харлан не собирался долго ждать. Он приглядел расположенную неподалеку крепость Тахт-э-Сулейман, или «Трон Соломона» – холодную, серую, стоявшую на вершине отвесной горы, на семи ветрах. Оттуда можно было контролировать лежащую внизу долину. Харлан уповал на то, что, посулив денег, сумеет подбить гарнизон крепости на мятеж, после чего она перейдет к нему в руки. Во время раздумий, как настроить гарнизон против их командира Сирва-Хана, его осенило: надо начать собственную маленькую священную войну. «Сирва, – говорили его люди гарнизону, – подлый раскольник, пролив его кровь, вы очистите свои правоверные души, вас будут славить как гази, святых воинов. Не медлите!»[61] Первый американец, ступивший на землю современного Пакистана и Афганистана, принес туда джихад за американские деньги. Divide et impera, решил Харлан[62]. Разделяй и властвуй!
Любуясь, как солнце садится за его гигантским флагом, Харлан был настроен возводить империи. «Посреди этой дикости, – писал он, – флаг Америки казался плодом воображения, но был при этом предвестником натиска, которому нипочем расстояние, пространство и время. Непреклонные сыны Колумбии отважнее всех пускаются в приключения, не страшась суровой доли первопроходцев»[63].
Но, проснувшись назавтра, Харлан обнаружил, что большая часть его армии дезертировала.
– Неужто все до одного? – прорычал он.
– За исключением четверых, – уточнил один из немногих оставшихся слуг[64].
Как оказалось, Массон тоже сбежал.
– Раз так, пусть все расходятся, – пробормотал Харлан. – Мне никто не нужен.
Гуль-Хан и еще несколько человек медленно отступили, бормоча извинения. («Как мне найти слова, чтобы выразить огорчение и негодование – никогда больше не держать мне голову прямо, – я все равно что покойник…»[65])
По их словам, мятеж в крепости