в крови, с надеждой, что он ее скоро увидит и тогда все решится само собой – как подскажет ему лес, белое поле, прихотливо изгибающаяся река. А все это время он будет думать о ней, украшать ее – как стекла мороз…
Виктор проснулся, но еще нежится под одеялом. Первое, самое любимое утро в дедовском доме. В городе не хватает этого потолка, медово желтого, с темными пятнами суков. Они как глаза, как память о жизни – далекой, зеленой, смолистой…
Волнистый рисунок остался на досках. Словно фотография течения той реки, что вытекала из глубин по сосновому руслу и впадала в небо, ветвясь, как дельта.
Зеленая вода текла в синее море…
Неужели опять будет лето?..
Он перевернулся на живот. Левой рукой обнял подушку, правой приподнял край накрахмаленной занавески.
Молодая вишня… Зима предложила ей ту же трогательную незащищенность. Но уже в колючем варианте. Хотя от чего могут защитить эти иголочки инея. Слепая доверчивость ее лета сменилась холодной сухостью и утонченностью. Но, опять-таки, первой… И поэтому трогательной.
Жизнь покровительствует новичкам, словно чего-то ожидая от них, на что-то надеясь…
Дед неожиданно распахивает дверь в горницу.
– Вставай! Что это! Всю зиму проспишь! Столько спать! Вставай, слышишь! Помоги шинки повесить!
Шинка – окорок по-белорусски. И по-немецки – шинкен. Белорусское дах значит то же, что и немецкое – крыша. Слова встречаются на перекрестке и не расходятся, им тоже любопытно: как это, под разной одежкой одно и то же? А тут в разных языках – одни и те же слова. Как родственники за границей. Что мягко подсказывает: всюду, при всех внешних различиях, жизнь одна и та же. Да и действительно, какая же жизнь без окороков и крыши над головой.
Не дожидаясь ответа, дед хлопает дверью.
– Чего ты уже рвешься? – слышно, как бабушка урезонивает деда.– Пусть полежит немного.
Виктор сладко потягивается, как кот на печи, и резко вскакивает. Печка чуть теплая. Услышав, что уже встал, заглядывает бабушка.
– Не спеши, дед уже поснедал.
Виктор и не спешит. Просто холодно и он быстро одевается. Бабушка привыкла исполнять все указания деда бегом и ей кажется, что и Виктора можно уличить в этом.
– Сегодня и трогать их не собирались. Я сверху травой посыпала немного, для запаха, – так, нет, говорит – воняет. А какая тут вонь – чабор да зверобой. И давай уже ему – скорей! – на чердак.
– Повесим.
Валенки высохли в щели между стенкой и печкой. В ботинках здесь не походишь. В деревенской хате как-то яснее все завоевания города, особенно зимой.
Виктор входит в кухню.
– Ну, дед, где тут твои шинки?
– Где ж – в корыте. Не видишь. Бери!
– Что «бери»? ‑‑ возмущается бабушка.– Веревку надо.
– А где ж веревка?
– А что ж я знаю? Там, где ты бросил. Ты же хозяин. Должен все подготовить. Все утро в твоих книжках копался, все ему любопытно, а то, что надо, не сделал. А я говорю – не твои