«сегодня» не вечно. Попытки продолжались, и однажды мое укромное место было раскрыто. Он пришел, вытащил меня из-под кровати. Все продолжилось.
Именно этих грязных воспоминаний не кажется катастрофически мало. Напротив, их разрушительно много. Два года жизни, два бесконечно длинных года (всего лишь начало). Остались обрывки, но это не значит, что их вовсе не было. Это не значит, что они не повлияли на всю мою жизнь.
Повлияли, но не перечеркнули детство полностью. Не мешали мне любить, смеяться, шутить, наслаждаться простыми девичьими радостями.
Я точно это знаю, потому что пишу и смотрю на старую, выцветшую черно-белую фотографию. На ней мне девять. Я смотрю на солнце и улыбаюсь – по-настоящему. На мне летнее платье с карманами. Интересно, какие свои детские сокровища я в них прятала? Гладкую пуговицу, засохший бутон, кусочек веревки, разноцветные карандаши, блестящую монетку, все еще липкую обертку от конфеты, резинку для волос, подобранное на пыльной дороге птичье перо?
Мне кажется, туда помещалось все, весь мир. Там я смогла бы найти даже свои воспоминания – цельные, основательные, последовательные, живые, теплые и приятные – лично мои.
Мысли скачут с одного кусочка воспоминаний на другой. Хотелось бы сказать, что на этом все закончилось, тайну узнала моя семья и прекратила это безумие. Но в моей жизни были и другие «поклонники», про которых было бы неправильно умолчать, раз уж я решила рассказывать все как есть.
Не знаю, стоит ли мне благодарить или проклинать природу, которая наградила меня с малых лет женственными формами, но, кажется, именно это сыграло роковую роль.
…Мне было двенадцать или тринадцать лет. Тогда страх сопровождал меня по дороге со школы каждый день. Как это началось и как закончилось – заботливая память избавила от подробностей, потому что, боюсь, если разворошить улей, то они могут разрушить меня окончательно.
Помню – иду со школы домой, убегаю от дороги и прячусь среди домов, чтобы меня не было видно. Почему?
Отец одноклассницы. Иногда он останавливался рядом и предлагал подвезти до дома. Бывало, я соглашалась – боялась или просто не понимала, что происходит, не знаю. Но всегда, каждый раз, он просил поцеловать его в губы, а если я отказывалась, то целовал сам.
Было ли что-то еще или нет – правда, не помню. И, пожалуй, это то, о чем и не хочется вспоминать. Как, впрочем, и те ежедневные десять минут – от школы до дома, пронизанные страхом.
Словно я не у себя в родном городе, а на вражеской территории.
Словно я не девочка двенадцати лет, а солдат, которому приходится прятаться от противника, передвигаясь перебежками, урывками – в каких-то нереальных условиях, слово не в мирное время.
Мне давно не двенадцать, но я до сих пор не понимаю, какую надо иметь смелость (или глупость?), чтобы подойти вот так к однокласснице собственного ребенка, к дочери уважаемого в городе