процессе, среди которых были Григорий Зиновьев, бывший глава Коминтерна, и Лев Каменев, в последние дни жизни Ленина исполнявший обязанности председателя политбюро. Пастернак отказался подписать письмо, но в Союзе писателей добавили его фамилию, не сообщив ему. Он узнал об этом лишь в последнюю минуту, и на него оказали сильное давление, чтобы его фамилия осталась в списке. Зинаида Николаевна умоляла его оставить подпись; любое другое решение она считала самоубийством. Но Пастернаку стыдно было оттого, что не удалось защитить свое доброе имя. Все шестнадцать обвиняемых были признаны виновными в соучастии в троцкистском заговоре с целью убийства Сталина; их расстреляли в подвалах Лубянки. Анатолий Тарасенков, редактор журнала «Знамя»[126], написал Пастернаку, но Пастернак не ответил. Когда Тарасенков открыто спросил Пастернака, почему тот не отвечает, тот был уклончив, и их отношения прервались. Пастернак решил, что больше не позволит себя компрометировать.
В страхе жили все. Двоюродная сестра Пастернака Ольга Фрейденберг вспоминала, как «каждый вечер по радио передавали отчеты с фальсифицированных жутких процессов, а за ними следовали веселые народные танцы – камаринская или гопак».
«Моя душа так никогда и не оправилась[127] от травмы похоронного звона кремлевских колоколов, отбивавших полночь, – записала она в дневнике. – У нас радио не было, но у соседа оно было включено на полную громкость, било по мозгам и по костям. Полуночные колокола звучали особенно зловеще, когда следовали за ужасными словами «Приговор приведен в исполнение». И хотя подпись Пастернака все же появилась в «Правде», его нежелание подписывать подобные письма автоматически делало его неблагонадежным, и он подвергался все более яростным нападкам верных защитников господствующей идеологии. Владимир Ставский, в те годы генеральный секретарь Союза писателей и известный доносчик, обвинил Пастернака в «клевете на советских людей» в некоторых стихах о Грузии. Пастернак позже писал о своем разочаровании: «Все защелкнулось во мне[128], и моя попытка идти в ногу с веком превратилась в свою противоположность, которую я не скрывал. Я нашел убежище в переводах. Мое собственное творчество подошло к концу».
Несколькими непокорными жестами Пастернак поставил себя под большой риск. Когда в начале 1937 года Н. И. Бухарина поместили под домашний арест, Пастернак послал записку – не сомневаясь, что ее прочтут другие, – в его кремлевскую квартиру. В записке было сказано: «Никакие силы не убедят меня[129] в том, что вы предатель». Бухарин, практически приговоренный к смерти, прослезился от этого выражения поддержки, и сказал: «Он написал это против себя самого». В 1937 году, во время следствия по делу поэта[130] Бенедикта Лившица, которого впоследствии казнят как врага народа, фамилию Пастернака включили в список писателей, которые считались возможными кандидатами на арест.
В июне 1937 года Пастернака попросили подписать петицию в поддержку