Пастернака исчезали люди; об их судьбе догадывались, но точно не знали – Пильняк, Бабель, Тициан Табидзе, грузинский друг, чьи стихи переводил Пастернак. Во время погромного собрания Союза писателей Грузии покончил с собой еще один друг, Паоло Яшвили. Он застрелился, не дожидаясь, пока его арестуют.
Единственной радостью в то время стало для Пастернака рождение сына Леонида. Рождение было отмечено в «Вечерней Москве»: «Первый ребенок, родившийся в 1938 г., – сын З. Н. Пастернак. Он родился в 00:00 1 января».
Осипа Мандельштама арестовали позже в том же году, по словам Пастернака, «он погиб в их пламени»[135]. Он умер от голода в лагере на Дальнем Востоке в декабре 1938 года. «Здоровье мое очень слабое[136]. Я источен до крайности, исхудал почти до неузнаваемости», – писал он брату в последнем письме. Мандельштам просил брата прислать еду и одежду, потому что «мне ужасно холодно без [теплых] вещей». В 1939 году его жена узнала о его судьбе, когда денежный перевод, посланный ею Мандельштаму, вернулся из-за «смерти адресата».
«Единственным человеком[137], посетившим меня… был Пастернак, – писала Н. Я. Мандельштам. – Он прибежал ко мне, узнав о смерти О. М. Кроме него, никто не решился зайти».
Глава 3. «Я назначил вам встречу со мною в романе»
Пастернак начал писать «Доктора Живаго» на бумаге с водяными знаками из письменного стола мертвеца. Бумагу подарила ему вдова Тициана Табидзе, грузинского поэта, арестованного, замученного и казненного в 1937 году. Пастернак ощущал вес этих пустых страниц, когда писал вдове Табидзе, Нине, что он надеется: его проза будет достойной бумаги[138] ее мужа. Пастернак приехал в Грузию в октябре 1945 года на годовщину смерти грузинского поэта Николоза Бараташвили, чьи стихи он переводил. Он поставил условием, чтобы 25 процентов от аванса за его переводы выплатили Нине Табидзе.
Почти всю жизнь Пастернак помогал заключенным или тем, кто вынужден был жить в нищете. Среди его бумаг сохранилось множество квитанций[139] за денежные переводы, которые он рассылал по всему Советскому Союзу, в том числе в лагеря. Нина Табидзе восемь лет не появлялась на публике. В Тбилиси она жила практически в изоляции, хотя раньше там очень любили ее мужа. Нина долго пребывала в неведении о судьбе Тициана, которого арестовали по сфабрикованному обвинению в измене; до смерти Сталина она не знала о том, что ее мужа казнили. Хотя в душе Нины Табидзе теплилась искра надежды, хотя она считала, что ее муж жив, но его отправили в какой-нибудь дальний лагерь, Пастернак, как он позже признавался, не верил в то, что грузинский поэт жив: «Он был слишком велик[140], слишком исключителен, он заливал светом все вокруг себя, он не мог быть незаметным – ибо признаки существования не просачивались сквозь тюремные решетки». Приехав в Тбилиси, Пастернак сказал, что примет участие в торжествах только в том случае, если пригласят и Нину Табидзе. На приемах он неизменно усаживал ее рядом с собой. Когда в Театре