кстати, дело происходило в Алтайском крае – месте, про которое вы точно слышали удивительные рассказы, магические и исцеляющие. В моем же детстве все было достаточно прозаично: голодно и холодно. Как у всех в те годы.
Глава 2
В юности, когда бушуют гормоны, и дети ненавидят даже самых лучших матерей на свете, я часто думала о том, как она могла оставить меня на бабулечку и уехать на следующий день в поле. Не держать у груди, не ласкать, не дышать таким неповторимым запахом младенца, а уехать, хотя даже во время войны женщинам давали декретный отпуск.
Ответ я нашла намного позже, и в голове все встало на свои места. В голове не значит в сердце. Но хотя бы осознание вытолкнуло меня из детской обиды за недолюбленность.
Дело в том, что до меня у мамы было двое детей. Первый умер при родах, а второй – через десять дней после рождения. Представьте, вы выносили ребенка, вы его даже родили, а он умирает младенческой необъяснимой смертью. А через полгода вы снова беременны. И уже не верится, что с этим дитем все будет по-другому….
Мама боялась привязаться ко мне. Привязаться, потерять очередного ребенка и убиваться горем, загоняя его куда подальше работой и истязанием себя в полях. Этим и объяснялся ее странный поступок на следующий день после моего рождения. Тем не менее легче мне от этого не было. Она – всегда спокойная, выдержанная, но холодная женщина, которая звала себя моей матерью. Я никогда не чувствовала ее любовь по-настоящему. Никогда до того момента, пока у меня не появились свои дети.
Что касается отца, наверняка вы подумали, что с ним произошло несчастье. Например, в пьяном угаре он погиб от лишней стопки самогона, а не от войны, где сражался с фашистами и защищал родину. Нелепая была бы смерть. Была бы, потому что он не погиб. Забегая вперед, мой отец дожил до девяноста лет, всю жизнь прикладывался к бутылке, курил по три пачки «Беломора» в день и был здоровее всех зожников Советского Союза.
Он просто ушел от нас, когда мама была на шестом месяце беременности моим будущим братом. Перешел через две дороги к соседке Галке, там и остался. Молча, ничего никому не объяснив, не взяв с собой не единой вещи. Хотя какие там вещи, разве что пара трусов и пара носков – это все его имущество, оставленное мне в наследство.
Видели и слышали мы его только пьяным «в дрова», как говорили у нас в деревне. Тогда он подходил к нашему дому. Соблюдая неприкосновенность территории, ни разу не вошел во двор, всегда стоял за забором и кричал:
– Прасковья! Манечка! Прасковья! Манечка! Прасковья! Манечка!
Мама говорила, что завывал он так по полночи, пока та самая Галочка насильно не утаскивала его домой. Так продолжалось какое-то время. А потом мы стали вовсе как чужие. Он делал вид, что не знает нас, мы – что не знаем его. Позже, когда мне было уже десять лет, Галочка родила дочь, мою сводную сестру. Назвали ее Валей.
Считала ли я себя безотцовщиной? Нет. Хотя, по сути,