оно было ему противно и папкиного самопожертвования не достойно), торжественно и тихо произнёс следующее:
– Братья и сёстры! Да не посрамим земли польской, но ляжем костьми, ибо мёртвые сраму не имут!
– Папа, ты выпил? – Спросила его Ядвига, которая, как выяснилось, лишь притворялась спящей.
– Пяпя, ти випиль? – Раздражённо передразнил дочь Мацей.
Девочка звонко рассмеялась, и через секунду к её смеху присоединился Бозидар.
– И кто тебя только клеветать учил? Когда это папа пил раньше восьми утра? Ведите себя хорошо. На улицу без особой надобности не выходите. Бозидар, ты теперь остаёшься единственным в доме мужчиной, а потому на тебе особая ответственность – береги мать и сестру. – Почему-то умоляющим тоном произнёс Пристор, а про себя подумал, что беда тому семейству, у которого единственным заступником окажется его наследник. – А папе нужно кое-куда съездить.
– А куда?
– Говорю же: кое-куда. Чем ты слушаешь? Вечером вернусь.
Мацей посмотрел на стену детской, украшенную постерами голливудских фильмов. На одном из них взгляд остановился, и мужчине почудилось, будто ему за шиворот опрокинули мешок снега – нечто изображённое там повергло его в священный ужас. Не обращая внимания на громкие протесты детей, он, дрожащими от волнения руками снял плакат со стены, и, отвернув голову в сторону и зажмурив глаза, свернул в трубочку и быстрым движением сунул за пазуху.
– Что здесь происходит? – Гневно поинтересовалась примчавшаяся на ребячьи крики Люцина.
– Папа украл постер. – Хором пожаловались Ядвига и Бозидар.
– Как можно что-то украсть в собственном доме?! – Возмутился Мацей. – Да любой прокурор поднимет вас на смех!
– Верни! – Приказала супруга, считавшая, что в этих стенах именно она и прокурор, и судья, и адвокат и даже законодатель.
– Вечером! – Взвизгнул Пристор и, пригнувшись, проскочил в дверной проём, ловко обогнув Люцину.
На пороге дома он замешкался – выяснилось, что натянул несвежие носки, чего он никогда себе перед поездкой в город не позволял. Возвращаться за стиранными не хотелось – это гарантировало прослушивание новых упрёков, уколов и ненужных вопросов жены, а вслед за этим обострение конфликта. Ружьё хоть и было в руках у Мацея, но оно запросто могло перекочевать в руки Люцины, а той и стрелять особой необходимости не было – как показывала практика, прикладом она орудовала не хуже, чем ножом и вилкой.
– В город, стало быть, едешь?
Пристор вздрогнул. Супруга стояла в двух шагах от него, скрестив руки на увесистой груди. Мацей на всякий случай решил промолчать. Пока Люцина сверлила его взглядом, он напяливал купленные прошлым летом на распродаже сапоги. Обувь была красивой, изящной, с одним лишь недостатком – на размер меньше, чем того требовали ноги.
– Зато сэкономил. – Думал Пристор, по лицу которого