смотреть в стеклянное пресс-папье. Неиссякаемый интерес вызывал даже не кусочек коралла, а внутренняя часть стекла. В нем таилась огромная глубина – и в то же время было воздушно-прозрачно. Словно поверхность – небосвод, а под ним крошечный мирок со своей атмосферой. Уинстону казалось, что он может попасть внутрь, что он уже внутри, вместе с кроватью красного дерева и раздвижным столиком, с часами и гравюрой на стене. Пресс-папье было комнатой, коралл – жизнями Джулии и его собственной, навеки влитыми в сердце стеклянного кристалла.
V
Сайм пропал. Утро настало, но на работе он так и не появился. Некоторые недальновидные сотрудники даже отметили его отсутствие. На следующий день о нем не упомянул никто. На третий день Уинстон пошел в вестибюль департамента документации взглянуть на доску объявлений. Там висел отпечатанный список Шахматного комитета, в котором состоял Сайм. Вроде бы тот же самый (никого не вычеркнули), но на одно имя короче. Все понятно: Сайм перестал существовать, его вообще никогда не было.
Началась невыносимая жара. В похожем на лабиринт министерстве отсутствие окон и кондиционеры обеспечивали прохладу, зато снаружи тротуары обжигали подошвы, а в метро в час пик стояла ужасная вонь. Приготовления к Неделе ненависти шли полным ходом, и сотрудники всех министерств работали сверхурочно. Требовалось организовать демонстрации, митинги, военные парады, лекции, выставки, киносеансы, телепрограммы; установить трибуны, развесить портреты, придумать лозунги, написать песни, распустить слухи, подделать фотографии. Подразделение Джулии в департаменте беллетристики с производства романов перебросили на серию брошюр о кровавых бесчинствах. Уинстон в добавление к своим обычным обязанностям проводил долгие часы за просмотром старых выпусков «Таймс», перекраивая и приукрашивая новости, которые собирались процитировать в выступлениях. Поздно ночью, когда по улицам бродили толпы буйных пролов, атмосфера в городе царила весьма зловещая. Ракеты взрывались чаще обычного, вдобавок вдалеке слышались чудовищные разрывы, и по Лондону ползли самые нелепые слухи.
Уже сочинили и принялись вовсю транслировать новую музыкальную тему грядущей Недели, так называемую «Песню ненависти». Дикарский, лающий ритм, ничуть не похожий на музыку, напоминал стук барабана, рев тысячи глоток под топот марширующих ног наводил ужас. Пролам она сразу полюбилась и теперь звучала на полуночных улицах, соперничая со все еще популярной в народе песенкой «То была мимолетная блажь». Детишки Парсонсов день и ночь наигрывали ее до одури на расческе, обернутой туалетной бумагой. Вечера Уинстона были заняты как никогда. Команды добровольцев под началом Парсонса готовили улицу к Неделе ненависти: малевали плакаты, шили флаги и устанавливали для них на крыше крепежи; рискуя жизнью, перекидывали между домами веревки, чтобы повесить растяжки с лозунгами. Парсонс похвалялся, что на один их «Дворец Победы» пошло четыреста квадратных метров флагов. Погрузившись в родную стихию, он пребывал в неуемном восторге. Из-за жары и горячки труда вечерами он сменял комбинезон на шорты и распахивал ворот на рубашке. Парсонс метался туда-сюда, толкал, тянул, пилил,