слова, которые все расставляли по своим местам…
Странности не оставляли её, будто были частью её характера, который уже трудно изменить…
– Т-ты что? – все еще не приходя в себя, не веря глазам, с ужасом глядя на наручники на её запястьях, произнес Азиз. – Я же только вчера утром тебя видел. Что это все значит? – он подождал её ответа. – Почему ты молчишь?
– Потому что ты говоришь чушь! – ответила она резко, – Я уже восьмой день нахожусь здесь, в Бутырке.
– Во… Восьмой…
– И перестань, черт возьми, заикаться! – истерически закричала она, – Раздражает, в конце концов!
Он уже готов был ущипнуть себя, чтобы понять реальность все это, на самом деле происходит сейчас то, что происходит, или снится кошмар, но не посмел – она зорко следила за каждым его жестом. Ему стало жутко. В какой-то миг показалось, что она, сидящая перед ним, становится неуловимо прозрачной, а тень её на стене – напротив – чернеет и ширится, заполняя собой всю стену, и если протянуть руку можно проткнуть постепенно исчезающую фигуру Софьи насквозь.
– И думать не смей, – проговорила она теперь уже другим незнакомым, хриплым, будто из-под земли голосом, следя за каждым его движением и кажется, даже предвосхищая их, – Я знаю твои мысли, берегись!
Он молча смотрел на неё, на её лице медленно расползалась улыбка, глаза хитро заблестели, и она была чужая, такая чужая, какой никогда не была.
– Думаешь, я не смогу уйти отсюда? Чушь собачья. Легко, когда захочу. Думаешь, эта дверь заперта?.. Что ты молчишь? Испугался? Испугался, что втяну тебя в историю? Обязательно втяну, будь уверен!.. Мало ты пил мою кровь?.. – она вдруг замолчала, будто запнулась, задумалась, морща лоб, рассеянно и беспомощно, как ребенок, оглядывая серые, плохо оштукатуренные стены помещения.
– А что такое чушь собачья? – спросила она с таким видом, будто только что произнесенное выражение давно мучило её, не давало покоя, посмотрела ему в глаза ненормальным, умоляющим взглядом. – Что такое, а?
У него сжалось сердце: она явно была не в себе, и можно было, конечно, не отвечать, но она ждала ответа, и ждала так, будто от того, что он сейчас скажет, зависит её судьба, её жизнь. И он стал припоминать.
– Это, знаешь, какая-то тавтология, – плохо соображая и уже понимая, что с ней что-то происходит, начал он невразумительно объяснять совершенно ненужное в эту минуту ей. – Плеоназм. Ты знаешь, что такое плеоназм? – машинально спросил он.
– Еще бы! – сказала она. – Разве я не студентка Литературного?
– Да, да, – поторопился подтвердить он. – Конечно.
– Ну, а чушь собачья? – уперлась она.
– Чушь – русское слово, означает – литьё, а собака – это арабское – языки же, ты знаешь, перемешаны, переплетены – это чушка. Получается: чушка чушка, выражение усиленное повтором. – Он был крайне встревожен её поведением, её никчемными вопросами, и объяснял вяло, беспокойно следя за ней и мало, что понимая.
– И зачем ты мне это рассказываешь,