В душе вдруг образовалось новое доселе неизвестное Павлу ощущение пустоты и бессмысленности. Это затишье, гарантом которого выступал Кирилл, иной раз было мучительнее его прошлой борьбы. Теперь с радара его повседневности исчезли даже враги. И это тотальное одиночество порождало в душе новые противоречия; теперь стало совсем не понятно, где добро, а где зло.
В то время Павел, конечно, не мог еще спокойно обо всем этом рассуждать, поначалу даже не мог найти подходящих слов, все мучился каким-то неопределенным ноющим чувством, будто что-то в его жизни не так. Это новое чувство Павел пытался скрывать от любого постороннего взгляда, на людях старался вести себя подстать настроению коллектива. Иной раз ему даже казалось, будто еще чуть-чуть, и он сам поверит, что все хорошо. Но все его попытки, в конце концов, приводили лишь к бессонным размышлениям. В остальное время он делал вид, что помогал Кириллу социализироваться, хотя и сам прекрасно понимал, что его помощь не требовалась.
Поначалу Павел проводил много времени в разговорах с Кириллом, но у Павла оставалось стойкое чувство, что в этом их общении не было решительно ничего общего. Какое-то время Павел даже начал строить планы объяснений, но все его начинания оказывались тщетными, новое общество, как полагал Павел, основательно убедило Кирилла в собственной исключительности и непогрешимости. Он всегда был на шаг впереди всей жизни, Павел же всякий раз выпадал из контекста, что его ужасно раздражало.
По ночам Павлу не давал уснуть совсем уж смешной парадокс, ему катастрофически не хватает внимания в обществе, где он еще несколько месяцев назад стремился занимать как можно меньше места. Но Павел не знал ни одного способа, каким он мог бы привлечь к себе сверстников, поэтому решил действовать от противного, что, к его вящему сожалению, никакого эффекта не возымело. Его молчаливое прощание никем замечено не было. Но если честно, сам Павел так до конца и не знал, чего же он на самом деле хотел от этого коллектива. Зато прекрасно понимал, чего ему решительно не хотелось. И всякий раз, когда у Павла спрашивали, почему Кирилл не пришел на уроки, Павел раздражался и отвечал, что он ему не сторож.
Сознание Павла в этот период металось из крайности в крайность, а он тщетно пытался найти середину между своими желаниями и «трезвыми мыслями», как он их называл. И хотя и желания, и мысли на самом деле были вполне бредовыми, все же они вызывали нешуточные страсти в его душе. Павлу не нравились те выводы, к которым он приходил, размышляя над своим «стратегическим положением», но в то же самое время желания казались совершенно уж невыполнимыми. И какими бы привлекательными ни были его грезы, в один момент он твердо решил следовать только голосу разума. Правда, этот выбор был обусловлен еще и тем, что юность относится к разуму как к последнему откровению, она еще не видит всей тяжести разумного сомнения. Этим по существу зрелый разум и отличается