стороны, сведения, переданные через де Вийо герцогом Бургундским, неожиданно принесли радость. Ту радость, которая свойственна всем интриганам, почуявшим «свежую кровь». Тут для действий открывался настоящий простор. Правда был он такой неоднозначный, что заставлял не столько радоваться, сколько осторожничать и ломать голову: зачем же всё-таки Филипп Бургундский этим поделился и почему доверил передачу опасного секрета личности такой незначительной, как де Вийо?
Впрочем, тут у Филиппа других вариантов могло и не быть.
– Вы хоть понимаете, какого рода доверием вас почтили? – спросил Ла Тремуй у де Вийо, пряча под вопросом и радость и озабоченность.
– Разве я его не достоин? – усмехнулся конюший.
Ла Тремуй взглянул почти с жалостью.
Как изменился этот господин! Развязный тон, поза… Совсем не подобострастная, совсем не та, с какой он явился в первый раз. Болван, кажется, думает, что владение общей тайной их как-то уравнивает. А между тем происхождение Жанны – секрет такого рода, который не каждому по зубам. Тем более, де Вийо. Для него это скорее удавка, уже наброшенная и готовая затянуться при первом же неверном движении.
– Вы многого достойны, – ответил Ла Тремуй, держа в уме эту удавку. – Но я спросил не случайно и, говоря о доверии, имел в виду далеко не награду.
Де Вийо напрягся. Его расслабленное от сознания собственной значимости тело мгновенно подобралось.
– Я не понимаю, ваша милость.
– Вот поэтому я и спросил… Вы оказали мне большую услугу, а я не из тех, кто забывает, поэтому предупреждаю. Разумеется, вы не станете рассказывать каждому встречному о том, что узнали, но о том, что ЭТО вам известно, к сожалению, знаю не только я. Герцог Филипп видимо не подумал, насколько его тайна смертоносна для тех, кто не имеет счастье быть герцогом королевской крови. Зато я это хорошо представляю и беспокоюсь. Я дорожу вами, де Вийо, хочу уберечь от любой непредвиденной… м-м, скажем так – оплошности. Нет, нет, повторяю: я вовсе не имею в виду вашу несдержанность! Но обстоятельства могут сложиться по-всякому – в политике ветра так переменчивы. А герцог Филипп, случись что, с высоты своего положения вряд ли отнесётся к вам так же… м-м, бережно.
Ла Тремуй удовлетворенно отметил про себя, что развязности в его посетителе поубавилось. Сообразительный конюший снова стал похож на того, прежнего – настороженного, словно зверь.
И хорошо. Как раз теперь в деле с Жанной этот господин с его рвением, если забудется, станет только помехой, потому что отныне просто подслушивать под дверью не получится. Теперь ковыряться тут надо как ювелиру, самому нашёптывая то, что возможно потребуется нашептать, и со знанием дела куда большим, нежели простое желание отомстить или выслужиться. «А этот везде лезет с наглостью, как с дубиной, – подумал Ла Тремуй. – Думает – всё так просто! Впрочем, до сих пор для него оно так и было: терять ему особенно нечего. Но пускай задумается. Пусть осознает предел, за которым его ничтожные помыслы могут обернуться против него же. Сейчас я предостерег, сбил спесь, а теперь посажу на цепь там, где мне нужно».
– Я