заботы и ласки дитяти еще не прожить? Робел ли когда? Плакал ли, уткнувшись в материн подол? Замирал ли восхищенно, слушая бабушкины сказки? Бегал ли за каким иным парнем старше себя, учась хотя бы и властвовать над другими? Нет, этого всего не представить и не понять. Словно и не было того, словно и родился тем самым удальцом, как греческая древняя богиня Афина из головы Зевса, уже взрослой и в полном вооружении! Таковым и был Анфал Никитин.
Недаром именно ему, а не старшему брату Ивану, главному воеводе двинскому, удалось бежать с пути, когда их, закованных, вместе с Родивоном и Герасимом везли уже по зимнему санному пути в Новгород, чтобы там предать вечевому суду.
Сейчас Анфал сидел в избе с сотоварищем Михайлой Рассохиным, бежавшим из Нова Города, и доругивался напоследях:
– Шухло вонючее! Стервь! Тухляки! Пропастина, падина лютая! – рычал Анфал, исходя гневом. – Што Тимоха Юрьич, што Юрко Дмитрич, што Васька Борисыч – одна свита! Воронье на падаль!
Рассохин привез весть, что новгородцы казнили Ивана Никитина, свергнув в Волхов с Великого моста. (Герасим с Родивоном, на коленях, в слезах, вымолили себе жизнь, обещавшись постричься в монахи.) И хоть везли Никитиных явно на смерть за то, что Двина откачнулась Москве, хоть и утек Анфал, как сам понимал, от казни, а все надежда блазнила, что помилует Ивана новгородская господа: сколь вместях и в походы хожено, и за данью, за Камень, в Югру, за серебром и мягкою рухлядью. Да и на Волгу двинян не сами ли новогородчи созывали тридцать летов назад? Сожидал, надея была: ну в железа, в укреп, в монастырь хотя, как Герасима с Родивоном! Не помиловали брата Ивана, утопили. Стервь! И чем провинились двиняне? Тем, что заложились за московского князя? Дак решалось то всема! Вечем, всею, почитай, Двинскою землей! Обыкли грабить Двину! Забедно стало пруссам да неревлянам, что воля у нас! Места богатые, дикие, рыба красная, торг с Норвегом ведем, хлеб и тот родится нынче, не вымерзает, как прежде! Да и когда тот поход был на Низ? Много ли наших ходило? За тридесяти летов те, прежние, успели и умереть в свой након! А воеводили кто? Те же новогородчи, те же бояре с Прусской улицы!
Кто в шестьдесят шестом году воеводил тамо? Есиф Варфоломеич, раз, Василий Федорович, два, и Олександр Обакунович, ведомый воевода, што пал костью под Торжком в бою с тверичами. Дак после и замирились с великим князем Дмитрием, и на Дон с московитами ходили вместях, Орду бить! А как Тохтамыш Москву разорил да пожег, тут-то и подступило: платите, мол, за то, што мы в штаны наложили, каменного града не замогли удержать! А новгородски бояре того круче завернули: мол, двиняне в том походе были, Двина и плати! Из восьми тыщ выхода токо три взяли с палатей Святой Софии, а пять – с двинян. Всю Двину испустошили! И кто был тогда, в восемьдесят шестом? Кто выход собирал? Федор Тимофеич, Тимофей Юрьич да Юрий Дмитрич! И ныне, через двенадцать лет, кто пришел грабить Двину? Кто под Орлецом стоял, бил стены пороками? Кто две тыщи серебра да три тыщи коней вымучивал с двинян? Та же свита! Те же Тимоха с Юрьем! Токо теперь уже – посадники! Остепенились, эко! Прусс с неревлянином! Знакомою дорожкой