1966 года. Контакт с ретробухлом им улыбался. А вот Це-Це остался странно бесстрастным.
Вчера, когда пришли Фрол и Август с портвейном, случилась с ним мистическая вещь – он к портвейну не притронулся. И сегодня спиртного вовсе не хотелось. Вдруг он понял, что бухать не станет ни за бесплатно, ни за советские рубли, ни за украинские гривны. Выходит, угрожающие джентльмены в черных костюмах, так называемые Фрол Второй и Август Второй, действительно были цыганами и вполне владели своими племенными навыками – гипнозом, заговором, магией. Це-Це понял, что его заколдовали и теперь он действительно больше бухать не сможет никогда – ни капли до конца жизни. В нем не было на самом деле ни капли цыганской крови, никакими магическими талантами он не владел, поэтому все это его немного пугало и тревожило, хотя в целом неожиданное и резкое избавление от пристрастия к алкоголю следовало, видимо, считать благом, если не чудом.
Одновременно его психический фон также изменился: обычно его сильно качало между паранойей и манией величия, а тут он ощущал себя вдруг ровно, и даже странное и ничем не объяснимое поведение режиссера Прыгунина и его слова о том, что ему звонили из Москвы с сообщением, что сегодня в Курчатник придет Цыганский Царь, – все это его не встревожило, хотя никто в мире не мог знать, что Це-Це сегодня пожалует сюда. К письменному столу он прямого отношения не имел, и Фрол и Август явились к нему спонтанно с требованием помочь им нести стол, а Це-Це, в свою очередь спонтанно и случайно на это повелся, хотя вполне мог бы и послать своих друзей куда подальше, подвернись другое настроение.
К тому, что их собираются гримировать и переодевать (а это означало участие в съемках), никто из них не был готов, но Фрол и Август предвкушали алкоголь по советской цене, а Це-Це, в свою очередь, всегда полагал, что весь мир втайне интересуется его персоной и всегда интересовался, но до поры до времени скрывал свой грандиозный интерес.
– А зачем, собственно, вы собрали здесь всех этих фантомных царей, самозванцев, сумасшедших, страдающих манией величия, и прочих фриков? – спросил Це-Це, обращаясь к кинорежиссеру с таким независимым, трезвым и снисходительным видом лица, как если бы сам он не имел никакого отношения к перечисленным созданиям. Но, как сказано в стишке:
На дне мироздания
Лежало создание.
И в этом создании
Сидело сознание.
Сознанье со знанием дружбу водило,
Сознание знанию верно служило.
Но вдруг испарилось надменное знание,
И вдруг одиноким осталось сознание.
Тогда задрожало, всплакнуло
создание
На темном, заброшенном дне
мироздания.
– Я вам расскажу. Здесь все непросто, – ответил кинорежиссер. – У меня тут не только лишь восседающие на незримых тронах и распухающие до размеров космоса, есть и уменьшающиеся, тающие: Принц Атома, Принцесса Волна и Княгиня Частица, Король