к чертям поотрывало… Он вспомнил, как смотрел на бабку и видел при этом носки своих сапог – облегчение сразу ополоснуло голову, как студеная вода из колонки. Ноги должны быть на месте… Он дернулся, приподнимаясь… Они и были – на месте… Утц с проворством ему подсобил, придерживая под спину и плечи.
– Сильно меня? – спросил его Мигол.
– Сейчас… – то ли ответил, то ли перебил его шофер. – Руки-ноги целы, старшой… Остальное смотрю сейчас… Ты – драный весь, в клочки… как коза после случки…
Голос его прыгал туда-сюда, будто ручку громкости у приемника крутили, балуясь. В одном ухе, неясно пока в каком – нарастал постепенно дряблый фарфоровый звон. Контузило, понял Мигол. Оглушило… может, даже ухо порвало… Его вдруг вытошнило – внезапно и резко, едва-едва перевернуться успел.
Он обессиленно откинулся, лежа на боку… пуская клейкие земляные слюни. Землей было забито всё – и рот, и ноздри. Он продолжал ощущать, как Утц ворочает его, тормошит, но… как через вату.
Сильно, подумал он.
Утц, наконец, оставил его в покое – обошел со стороны головы, плюхнулся рядом.
– Старшой… – позвал он, и Мигол тогда увидел – рожа у него была не обреченная… и не сострадающая… Обычная, ошарашенная была рожа. – Старшой, а… Ты в рубашке, что ли, родился?
– Ага, – сказал Мигол, морщась от перепадов громкости его и своего голоса. – В той, что Инночка сняла, когда тебя увидала… Чего нащупал?
– Целёхонек, – расхохотался Утц – словно горшок расколол около уха… – Как целка прям…
– Ну, – удивился Мигол, и сам тогда повеселел. – Что, прям вообще? Нигде не посекло даже?
– Ободрало – да, – заверил его Утц. – Но крови нигде не вижу. Форменку порвало знатно, правда… И не торчит ничего из тебя. Ухо только завернуло, как у поросенка…
– Дела! – сказал Мигол. – Так жамкнуло… я уж думал – того… руки-ноги.
– Да уж! – в тон ему подтвердил Утц. – Дела…
Он опять дергал траву, тряс землю из корешков. Скрутил здоровенный травяной колтун, сунул его Миголу под нос.
– На, старшой. Утри морду, пока не присохло…
Тот потянулся за колтуном… замер недоуменно – рука была занята пистолетом.
– Бабка-то… – вспомнил он. Вскинулся, заорал на водилу. – Где она опять, дрянь старая?
Тот вылупился на него… подобрался, чуть отодвинувшись.
– Ты чего, старшой? Чего ты…
Мигол, озлившись на непонятливого, задергался – извернулся, встал на четвереньки. Пыль потекла с него двумя обильными ручьями, Утц даже рукавом загородился.
– Ты чего завозился-то… – сквозь рукав увещевал он. – Не вставай пока, слышь… Свалишься же, двинешься башкой.
Но Мигол уже подворачивал под себя шаткие сапоги – водиле пришлось, хочешь не хочешь, а подставить плечо. Мигол поднялся, опираясь на него свободной рукой – как на костыль. Склоны были пусты по обе стороны, только густо припорошены пылью. Если и оставались где-то следы от