обрекаешь!? Плюнь на всё, и поедем с нами в поле! Пусть Пасикис сам со своей племянницей и работой разбирается, ты на него достаточно повкалывал, – Гриша в ответ грустно покачал головой:
– Не могу, сама знаешь, нужны билеты, командировка, разрешение в погранзону, наконец, согласие Виктора, которое он ни за что на свете не даст.
– Я могу тебя взять, у меня есть ещё одна рабочая единица для местных. Правда, без дороги, но это не страшно, найдём выход. А Пасикис твой теперь ведь уволился, какое ещё согласие?
– Нет, это я уволился, а он по приглашению едет, и здесь на полставки остаётся… Ничего, Женечка, я освобожусь из-под их ига, обещаю тебе, в Америке мне это даже проще, чем здесь, по крайней мере, там хотя бы Соньки не будет.
– Ты, Гриш, извини, что была резка с тобой. Я никогда не верила и не верю твоему шефу, недаром в институте его прозвали удавом, а по мне, так типичная крыса. И потом, мне больно терять тебя. Вот мы с тобой вроде бы и не виделись толком в последнее время, а всё-таки я знаю, что ты где-то рядом, и жить становится легче и веселее, хоть и не допускают к тебе твои сторожевые псы, дома Сонька, а в институте Пасюк. А теперь мы теряем друг друга навсегда, и от этой встречи только больней становится…
Гришины глаза загорелись благодарностью и теплом, он взял Женину руку и ласково сказал:
– Чтобы ни случилось, ты навсегда останешься для меня единственной, запомни, Женька. Там я не останусь, клянусь, а уж коли удастся вдруг хорошо устроиться, постараюсь вытянуть и тебя, хоть на время.
– Да нет, Гриша, это нереально, сам понимаешь, ведь у меня дочка. Да и не вернёшься ты, я почти уверена.
– Ну не раб же я, в самом деле!
Она ничего не ответила, лишь грустно покачала головой. Немножко помолчав, Гриша спросил:
– Ну, а ты-то хоть, счастлива? У вас был такой бурный красивый роман! А последнее время мне кажется, что что-то не так, уж больно ты домой не торопишься, даже 8 марта я вас вдвоем с Алёнкой на бульваре встретил.
– Всё хорошо, ведь у меня есть очаровательная дочка, любимая работа, эх, если бы за неё ещё платили бы, как в советские времена.
– Ну, а его-то ты любишь?
– Пока ещё люблю, но он всё делает, чтобы это прошло. Только, ради Бога, не расспрашивай, и так тошно! Знаешь, не люблю я неприятностями делиться, впрочем, как и ты, и, возможно, это наша с тобой ошибка: многое можно было бы избежать, будь мы пооткровеннее…
– А знаешь, что тебе все завидуют? Думают, самая счастливая, ведь ты у нас всегда такая весёлая, как птичка, красивая и нарядная, и муж дипломат, разъезжает по загранкам.
– Ну и зря, у них сейчас тоже не мёд. Если хочешь быть счастливым, будь им, как говорит мой любимый Козьма Прутков, вот я и стараюсь, насколько получается. Демонстрировать свои страдания – показуха и распущенность, да это лишь усугубляет боль. А ты, Гриш, извини меня, дуру, я ведь ничего не знала и тоже думала, что у тебя всё в ажуре, вечно ты с этой крысой Пасюк носишься, и не подойдёшь к тебе.
– Это верно, он меня на шаг не отпускает,