и затолкал её на самое дно походного куля. Руки опускались – настолько мне было тяжко. Особенно уходить. Особенно сейчас. Сидел и сопел над своим скарбом, думал о всяком, но только не вещи складывал.
Весомые причины оставаться, кстати, также отсутствовали. За годы обучения бабуля Каша вырастила, воспитала и выучила меня как родного. Да так, что и знаниями и умениями я мог дать фору любому алхимику в ближайших городах. А они и в этом, и качеством хороши.
То есть фактически к самостоятельной жизни я был готов. И наконец-то понял одну из причин: страшно стало перед неизвестностью. Какой он – внешний мир? Я знал, что он огромен. И что меня там ждёт? Кто мне встретится на пути? Целый рой таких и иных вопросов вместе с робостью с самого утра одолели моё сердце. И где храбрости набраться?
Ответ вместе с болью прошёлся прямо по спине: я взвыл, выгибаясь дугой и смахивая моментальные слёзы – настолько углубился в свои переживания, что упустил стук деревянной ноги. Зато услышал голос над головой, сильный и властный:
– Чё’та, собирай сопли. Трухáть будешь, когда об дело споткнёшься. Ишь, совсем лужей растёкся. Собирайся уже, житка тебя позвала, вот и иди за ней. – Странный говор становился у Каши во время душевных порывов. Переживает, значит, хоть и сверлит взглядом в затылке дыру.
От её вмешательства меня как холодной водой обдало: я словно проснулся, взгляд стал яснее, да и в голове посветлело.
– Страшно мне, – буркнул в ответ, бодрее укладывая вещи, – и уходить не хочу.
Честность бабка всегда ценила – и меня натаскала туда же. Что думаешь, чувствуешь или сомневаешься – так и скажи прямо, без утаивания. Лжецов и скрытников она всегда считала криводушными и гоняла их то словом, то палкой. Разве что по сердечным делам терпеливой была, да и то, как ей захочется.
– Всё ты хочешь. На новом месте и девку новую найдёшь. Не’ча к местам и людям привязываться. Свободу люби, она тебе целый мир откроет.
– Какую девку? – опешил я, забывая обо всех делах и повернувшись к ней. О себе она, что ли?.. Чур меня, чур. Она мою смуту увидела и поняла, одарила такой улыбкой, что прям так, с места, без ничего убежать захотелось.
– Да ту самую. Не’ж-та думал, что скрытно за дочерью охотника вьёшься?
Я краской залился: ведь и правда так думал. Бабуля ещё пуще заулыбалась: нравится ей за живое людей трогать. Живодёрка, иначе не назовёшь.
– Анка собой хороша и руками умела, подругой достойной могла бы стать. Да не твоя она. Житка ей иную судьбу уготовила, – её голос остался твёрд, но я нутром почуял неладное. Она ведь ведунья та ещё: что ни слово о судьбе, всё – правда. Значит, уже знает, как сложится, потому меня так наскоро и спроваживает?
– Что за судьба хоть? Хорошая?
– А как смотреть будет, так и определит. Помнишь ведь…
– …что одному благо, иному погибель, – в голос ей произнёс я, кивая. Этой обыденной истине Каша меня сразу научила: всё относительно. Ну что ж, пусть эта мысль станет мне утешением от потери не вызревшей первой любви и поможет уже, наконец, собрать вещи.
Видя, что я зашевелился, заталкивая в куль одежду, инструменты и записи, она довольно хмыкнула и пошла из комнаты, коротко бросив:
– Я еды тебе в дорогу наберу.
Оставшись наедине с собой, мысленно перебрал всё содержимое мешка и, порядком успокоив собственные переживания, подошёл к столу, где ждал своей очереди алхимический складной чемодан. Проверил на целостность все флаконы и колбы, мешочки с травами, кристаллами, металлами и семенами, пухлый рецептурник в мягком оплёте, прочность креплений, удерживающих всю эту красоту и, удовлетворившись результатом, сложил дверцы, закрывая на замок. Бабка меня научила хранить всё в секрете: уж слишком много любопытствующих норовят покопаться в вещах алхимика и что-нибудь себе прикарманить.
Ключ на шнурке надел на шею, куль перекинул наискось за спину и, взяв за ручку чемодан, выходя, остановился на пороге комнаты не оглядываясь: минувшие тринадцать лет пусть остаются здесь, мне предстоит двигаться дальше.
Зашёл на кухню, окинув взглядом уютное окружение: деревянная мебель, множество различных сушёных и свежих трав, ступы, котелки, потрёпанные меха у каменного очага; шкафчики, стулья, посуда – всё, что здесь находилось, ощущалось болезненно родным и привычным. В особенности широкий крепкий стол в центре, за которым я провёл множество дней и бессонных ночей, постигая искусство алхимии. Сейчас на нём кроме чаши с огарками свечей лежали скромный льняной узелок и фляга.
– Бери, – Каша сидела у приоткрытого окна, забивая трубку с длинным мундштуком душистым недавно высушенным табаком. Притоптала его грубым пальцем и, чиркнув спичкой о тёрочный лист, вшитый в манжету рукава, закурила, прикрыв белёсые глаза. Я смотрел как заворожённый: сколько времени наблюдаю за этим ритуалом, столько размышляю над тем, чем он меня привлекает. Есть в нём что-то для меня абсолютно далёкое, но манящее. Я верил, что когда-нибудь это пойму.
Потянулись первые струйки дыма, за окном порхнула с места большая птица, и тут я понял, глядя на всё вокруг,