работы, – обронил он, – надоело сидеть на жаре. Я есть хочу. А что это?..
– Есть? – воскликнула Мария. – А ты заработал? Откуда же еда возьмется?
– А что это? – повторил Фельцман, указывая на смятую постель и на чей-то носок, валявшийся возле нее на полу.
В их доме, если можно назвать столь громким словом такое скромное жилище, мало что было, мало для чего нашлось место: кровать, неказистый столик со швейной машинкой, пара табуреток, простенькая керосиновая морозилка. Но, помимо всего этого, значительную часть комнаты занимал здоровенный сундук, доставшийся Марии по наследству. Внутренняя сторона массивной крышки сего монстра была обклеена старыми открытками на рождественские темы и с видами недостижимых стран и космических просторов, а сам сундук вмещал в себя невеликое количество бижутерии Марии и внушительный ворох разноцветных тряпок для пошива лоскутных одеял и рукодельных плетеных половичков.
Но сегодня, в этот во всех смыслах примечательный день, сундук уместил в своих недрах еще и преогромного волосатого мужика, полуголого, с лихо закрученными усами, как-то по-лошадиному сверкнувшего на Фельцмана тревожным глазом, едва тот поднял крышку.
– Ввы… все объяснимо! – попытался изречь румяный незнакомец некую философскую истину, но тут Фельцман с силой захлопнул тяжелую крышку, и из-под нее раздалось глухое «Ух!».
Изя вновь поднял крышку и с силой опустил. И так неоднократно.
– Ух, ух! – доносилось всякий раз, когда рождественские пожелания припечатывали бесстыжее тело.
Между тем Мария, подавшись вперед, наблюдала за всем происходящим с неким хищным восторгом и азартом, и Фельцман, заметив это, помрачнел куда уже более. Воспользовавшись заминкой, детина, таящийся и весьма пострадавший в сундуке, выскользнул и побежал за кровать. Там он заголосил:
– Машенька! Да объясни же ты! Это не то, что вы думаете! Я… я… портной! Т-то есть к портному! По объявлению! Подождите! Дайте отдышаться! М-мюсли разбегаются…
Вообще, Фельцман был довольно-таки спокойным и уравновешенным человеком, которого нелегкая жизнь научила сгибаться практически перед каждым и относиться к этому с мудрой отстраненностью, но сегодня, как оказалось, выдался не тот день. Да еще эти «мюсли», и преотвратно вытянутые, как для поцелуя, губы под гусарскими усищами.
Так и получилось, что детинушка вылетел в окно со своими усами и губищами, что очень жаль, потому что стекла нынче ой как дороги, хоть и было окошко по размерам гораздо меньше, чем выброшенное в него тело. Немногим позже следом полетела скомканная одежда за исключением одного носка, о котором в горячке забылось.
Фельцман повернулся к своей супруге: она едва ли не сияла, что показалось ему очень странным.
В кряхтении и стонах прапорщик Коленко поднялся и кое-как оделся, после чего второпях ухромал без носка. В кудрявой голове его бушевала черная буря. «Врасплох! Врасплох ведь застал! А-то бы я тебе ужо показал, голубчик! А Машка! Тоже хороша, курва! Больше