торой – вышиб из груди стон вперемешку со всхлипом. Веки поднялись, но тут же захлопнулись вновь. Слишком ярко, слишком беспощадно хлестнул по глазам свет – колючий, злой, неумолимый.
Я захлебывалась горечью и пеплом. Тело – чужое, непослушное – ныло и дрожало, норовя рассыпаться на куски. Мысли путались, разбегались, точно перепуганные птицы. Реальность плыла, двоилась, дробилась на миллион осколков.
Собрать бы их воедино, склеить, воссоздать цельную картину. Но куда там – я едва помнила, как дышать. Липкие щупальца мрака тянули обратно, в спасительное ничто. Только что-то глубинное, древнее, неистребимое восставало против, толкало прочь из забвения.
Зрение прояснялось рывками, выхватывая детали интерьера. Мраморные плиты под щекой – гладкие, прохладные, равнодушные. Исполинские колонны, чьи капители тонули в непроглядной черноте сводов. Витражи, рассыпающие по стенам сумрачные блики. Все здесь дышало пустотой, безвременьем и тленом.
– Ну здравствуй, сестрица! – раздался вкрадчивый, леденящий душу голос.
Я вздрогнула, силясь сфокусировать взгляд. И обмерла, наткнувшись на НЕЕ. Женщина, воплощенный кошмар наяву – белокожая, черноволосая, с печатью жестокого веселья на безупречном лице. За спиной ее трепетали исполинские крылья – белоснежные, сияющие, болезненно знакомые.
– Мортис? – прохрипела я, едва шевеля непослушными губами.
Насмешливый оскал исказил точеные черты богини. Колючий взгляд прожигал насквозь, вынимал душу. Богиня смерти медленно, издевательски зааплодировала. На губах змеилась улыбка – холодная и безжалостная, как лезвие ножа.
– Надо же, какие люди! – протянула она с мрачным весельем. – Сама госпожа Эреба пожаловала. Или мне называть тебя Адель? Ты хоть помнишь, кто ты такая, сестренка?
Имена. Да, точно. Мои имена, прошлые и нынешние. Их звук всколыхнул смутные, мучительные воспоминания. Будто в гудящую от боли голову вонзились тысячи раскаленных игл, пронзили насквозь, разворошили содержимое.
Я застонала, схватившись за виски. Перед мысленным взором замелькали картины – яркие, обжигающие, невыносимые.
Вот я – юная, дерзкая, опьяненная собственным могуществом. Сила бурлит в крови, за спиной трепещут алые крылья. Я парю над грешной землей, купаясь в потоках небесного света. Эреба – та, что была рождена от союза Хаоса и Тьмы.
А вот я в ином обличье – хрупкая смертная дева, закутанная в грубую ткань. Адель – без роду, без племени, всего лишь песчинка в безбрежном океане людских судеб. Моих судеб. Моих перерождений. Божественная душа, закованная в хрупкость человеческого тела.
Я застонала, сильнее сжимая голову. Слишком много, слишком ярко, слишком страшно! Но где-то там, за гранью страданий, маячило самое важное. То, ради чего стоило превозмочь любые муки. В круговерти страданий, гнева и смятения всплыло и иное.
Я видела себя – распростертую на холодных плитах, истерзанную, измученную. Видела Николаса – бледного, решительного, заслоняющего меня собственным телом. Слышала свист рассекаемого воздуха, влажный хруст пробитой плоти. И вскрик, полный муки – последний вздох друга…любимого, оседающего на пол. И мой крик – исступленный, захлебывающийся – сливающийся с хохотом богини воедино.
Николас. Он спас меня. Закрыл грудью, принял удар, предназначенный мне. Верный, преданный, самоотверженный. Сгинул по злой воле сестры. Сгинул из-за меня и моей запретной любви.
Я баюкала его голову на коленях, чувствовала, как остывает кожа, а дыхание слабеет. Умоляла не бросать меня одну, цеплялась за потускневший взгляд. А он улыбался бескровными губами, ласково и печально. Шептал воспаленными губами: "Живи. Борись. Люби".
А потом ушел. Растворился в небытии, оставив меня рыдать над опустевшей оболочкой. Унес с собой свет, тепло и доброту. Мой щит, моя опора, мое живое напоминание о хрупкости бытия.
Слезы хлынули из глаз, соленые, едкие, прожигающие кожу. Боль утраты вгрызлась в сердце, затопила горечью и виной. Но я не имела права сдаваться. Не после всех жертв, не после пролитой крови тех, кто любил меня.
Я с трудом поднялась – дрожащая, скорчившись, погребенная под грузом воспоминаний. Но взгляд, брошенный на Мортис – полыхал. Жег неистовством и жаждой расплаты.
– Ты заплатишь, – прорычала я, стискивая кулаки. – За Николаса, за каждую каплю невинной крови! Будь ты проклята, сестра! Будь ты проклята семижды!
Мортис отмахнулась лениво.
– Помечтай, – оскал, полный холодного веселья. – Куда тебе, жалкой смертной, тягаться со мной? Без сил, без крыльев, даже без полной памяти! Сколько времени прошло, пока ты тут валялась? Дни? Недели? Знаешь, я славно развлеклась с твоим вторым дружком!
– Корвус! – выдохнула я, вскидывая взгляд на сестру. Это имя отозвалось вспышкой агонии, выжгло на сердце клеймо. Зеленые глаза, смеющиеся губы, крепкие объятия. Крылья за спиной – иссиня-черные, горделивые. Жаркие признания, сплетенные пальцы, губы, припадающие к бьющейся жилке на шее. Прошлое не Адель…Эребы.
– Корвус, – прошипела Мортис, комкая это имя,