Казалось, он сейчас раздавит толстое стекло в порошок. – Ладно, не серчай. Сын ведь он. А мне знать надо. Важно мне, понимаешь? Не хочется стыда на старости лет. Ну, ладно. – Борис Андреевич вдруг помягчел, даже улыбнулся. – Ну! Пусть будэ. – Борис Андреевич, кашлянул в кулак и выпил. Поставил рюмку, снова налил.
– Не частим, дядя Боря?
– Не семафорь, Кирилка, по третьей махнем и бобика включим…
– Чего?
– Притормозим, значит, по-нашему… на железной дороге так говорят. Скоро инспекторша придет, прикроет нам лавку… – Борис Андреевич поднял рюмку. – Будем. – Он выпил, поставил рюмку, отодвинул. Навалился на стол, расплющил щеку толстой ладонью, вопросительно посмотрел на меня.
Я выпил.
– Закусывай. Сало, колбаса. Хорошо ведь жили, Кирилка? А? По-людски. Чужих детей не было. Все свои. Помнишь? – Борис Андреевич слегка поплыл, опустил влажные глаза. – Помнишь, ты со школы придешь, ключи забудешь. Сразу к нам. И поешь, и уроки, пока родители не хватятся. Попадало потом?
– Попадало.
– И Андрюха у вас дома, если что. Вот, я и говорю. Чужих детей не было. Да. Чужих детей не было, Кирилка. Понимаешь? – Борис Андреевич покачал головой. – С Аликом вы все втроем тогда держались. С первого этажа. Рыбиным. Играли у нас. Отец у него шибко поддавал. Как его с работы не… А теперь видел Алика-то?
– Мельком. Да мы и не общались давно. С четвертого класса еще…
– Мельком. – Борис Андреевич покачал головой. – Да-а. Все у вас теперь мельком. Вышел Алик… Свои институты заканчивал. Насмотрелся я на него. Курил тут в подъезде. Вся спина синяя. В церква-ах, – протянул Борис Андреевич и развел ручищами. – Хорошим ведь парнем был. Маленьким-то. Обходительным. Мать такая душевная женщина. Очень образованная. Откуда у него? Андрюха мой говорит…
– Андрей не такой. Его все уважают. Он…
– Уважают. Алика вон тоже все уважали. Даже очень. И я, грешным делом, подумал, что Алик большим человеком стал. Вся шпана местная перед ним лебезила. И торгаши эти, и исполкомовские даже. Уважаемый человек. Большо-ой. Говорили, по-ло-же-нец стал после тюряги. В сильный рост пошел. Как это? Кто такой, положенец этот? А? Чего плечами жмешь? Да. Шибко уважаемый был. На дорогих машинах ездил. Как у Андрюхи моего.
– Чего вы все ровняете, дядь Борь?
– Ровняете. А чего мне не ровнять-то? Росли вместе. Друг ваш. – Борис Андреевич глянул на бутылку. – А где сейчас Алик тот? А?
– Слышал. Нет его.
– Зарезали вместе с девицей его. Прямо здесь у нас в доме, в родительской квартире. Девчонку-то эту за что? Слышал он. Ровняете…
– Я же вам сказал, дядя Боря. Алик еще в четвертом классе в другую школу перевелся. Мы после этого почти не общались. Это в другой жизни было. Потом он совсем потерялся. Изменился сильно или жизнь понял по-другому. У всех своя правда и дорога своя.
– По-другому. Правда своя. Правда всегда одна. – Борис Андреевич еще раз посмотрел на бутылку. Взял, открутил крышку. – Не такой. А откуда мне знать, чем он там машины свои отрабатывает? Чего мне ждать-то? – не слышал меня