лишний пиар! – злобно усмехается папарацци. – Мы тебе имя делаем!
– Имя? – переспрашивает Лестерс. – Имя я себе сделал сам, а вы мне имя только черните. Как шакалы собираете остатки с нашего стола.
– А ты кто? Благородный лев? Нет, приятель, ты ничем не лучше нас, – с отвращением говорит парень и выхватывает у меня камеру без карты памяти. Уже с безопасного расстояния он кричит: – Сыграл пару ролей и возомнил себя лучшим актером страны? Твоя популярность идет на спад, и скоро ты станешь никем!
У Дастина едва ли не пар из ушей начинает валить из-за этих слов. И он вдруг начинает смеяться. Я никогда не слышала такого злого черного смеха. Мне еще больше начинает казаться, что актер – с приветом. Папарацци, кажется, тоже, потому что он замолкает и смотрит на Лестерса с большим недоумением. А потом вдруг довольно улыбается. Я ловлю его взгляд и понимаю, что из-за угла библиотеки к нам бегут другие журналисты. О нет. Нет-нет-нет.
– Бежим! – кричу я Лестерсу прямо в ухо, хватаю за руку и тяну за собой, потому что хорошо знаю территорию кампуса. Он, понимая, что сейчас нам будет несладко, мчится так быстро, что я с трудом за ним поспеваю.
Теперь мы несемся не за кем-то, а от кого-то. Но погоня продолжается недолго, потому что на перекрестке Лестерс вдруг выдергивает руку и бежит влево, к корпусу со студиями, оставляя меня одну. Журналисты теряются, большая часть бежит за ним, меньшая – за мной. В голове у меня проносится мысль, что он – придурок, потом я заскакиваю в корпус, в котором сдавала сегодня экзамен, и успешно теряюсь среди студентов, а куда делся Лестерс, понятия не имею.
Я забегаю в женский туалет, тяжело дыша и чувствуя, как подкашиваются ноги, умываюсь и, сидя на подоконнике, звоню Лилит. Она в шоке, ничего не понимает, задает тысячу вопросов и обещает сейчас же найти меня. Пока я жду подругу в коридоре, понимая, что время до экзамена существенно сократилось, а в голове у меня то и дело появляется образ Лестерса. С одной стороны, он надменный козел, который теперь раздражает не только Лилит, но и меня. А с другой, наверное, ему тяжело живется под столь пристальным постоянным вниманием, в плену объективов, направленных со всех сторон. Звездам тоже нужна свобода – даже если эта звезда тусклая. И я почему-то начинаю понимать Октавия, одного из музыкантов «Красных Лордов», который никому и никогда не показывает свое лицо. Столь пристальное внимание лишь со стороны кажется чем-то невероятным, однако на деле эта обратная сторона славы слишком утомительна.
Лилит находит меня через десять минут – она запыхавшаяся и раскрасневшаяся. С огромными глазами, в которых плещется любопытство, она начинает допрос, и приходится все рассказать ей в самых мелких деталях. Она не верит в происходящее, и ей, одновременно как и мне, смешно.
– Будет что вспомнить, – подытоживает она, и я понимаю, что эту историю скоро в различных интерпретациях услышит половина школы. Но тут же улыбка исчезает с ее лица, и между бровей появляется хмурая черточка. – Слушай, Санни, а он сильно на нас разозлился, да? Вот же придурок – подслушал чужой разговор и обиделся.
– Надеюсь,