что она легко подтолкнула старичка профессорского вида под зад коленкой.
Полупьян, полусонен, я еще не до конца отдавал себе отчет в том, что происходит.
Прогулка подошла к концу. Нас снова построили, и друг за другом, пары взрослых детсадовцев, держась за руки, двинулись в здание детского сада на тихий час.
«Тихий час», – объявила нашей группе домомучительница, и мы разбрелись по койкам.
…На следующий день после полдника (манная каша с повидлом) нас согнали в актовый зал. В президиуме и на трибуне расположились мальчики и девочки лет 5—6 со строгими лицами, в нарядных галстуках и бантах.
«Уважаемые судьи! – обратился к восседающим председатель собрания в комбинезоне и кепке, чуть сдвинутой на затылок. – Начнем наше заседание!»
Детский суд
Так мы оказались на заседании детского суда.
«Слушается жизнь Малашникова Василия Леонидовича», – произнес четко и сурово юный председатель.-
Состав преступления: изобрел пулемет, который был продан в 100 стран мира, из него убито более 100 тысяч человек. Получил от взрослых 5 орденов, 3 почетных степени международных университетов.
«Негодяй! Подлец! Преступник!» – закипели, забулькали, забурлили от возмущения детские голоса.
– «Я длля обороны страны старался! Меня заставили! На благо человечества!» – испуганно выкрикивал Малашников в свое оправдание.
Однако приговор детского суда был суров:
«10000 принудительных прыжков через прыгалку, 3 дня без полдника, уборка туалета – 3 дня, – гласил строгий вердикт, оглашенный председателем.
Перед заседателями и собравшимися предстал очередной взрослый преступник перед детством.
Это был румяный, суетливый в движениях и непомерно любезный и улыбчивый толстяк с водянисто-голубыми глазами.
«Кем вы мечтали стать в детстве?» – начал допрос судья.
«Ллетчиком», – заикаясь, выдавил толстяк.
«А кем стали?»
– Депутатом, – растерянно и жалко.
Дети презрительно загудели.
– Рестораны, кутежи, вранье, демагогия!? – требовательно допытывался председатель.
– Да, да. Да! – У толстяка, словно у клоуна на манеже, брызнули слезы. Одна капнула на руку девчонки с косичками, и та брезгливо отдернула руку, словно это был кипяток.
…Строгим был детский суд. Каждого из нас, великовзрастных детсадовцев поневоле, приглашали на «ковер», подвергали жесткому перекрестному детскому допросу.
Детские вопросы были хлестки, требовательны и отрывисты, как пощечины.
Дети потребовали полного отчета о всей после-детсадовской жизни каждого из нас: кем кто хотел стать в детстве и кем стал, что успел в своей жизни, не предал ли, не поругал ли детскую мечту.
И вот вся наша жизнь в лучах детских вопросов и упреков предстала как в кривом зеркале: друзей предавали, мечту затаптывали в грязь будней, в погоне за золотым тельцом забыли себя,