отдельно продавались ножки с копытцами для холодца. Продавцы, видя, что он что-то ищет, наперебой предлагали ему свой товар, но Саня даже не поворачивал голову в их сторону. Он шел дальше, туда, где в стеклянных ларях лежало уже разделанное мясо. Здесь он купил четыре кило вырезки, зашел в ряды с птицей и взял пару целых куриц, фарша, вышел на улицу и в овощных рядах купил пять кило картошки, кило моркови, свеклу… На этом его фантазия работать перестала, к тому же пакеты становились все тяжелее, а до дома было не так чтоб уж близко. «Остальное пусть сами покупают», – подумал он.
Выйдя с рынка, Саня свернул на газон, поставил пакеты на землю, открыл вторую бутылку пива, с наслаждением глотнул, закурил сигарету. Пиво уже прогнало похмелье, и теперь начиналась та самая стадия, которою Саня очень ценил, – медленное, плавное опьянение, которое можно было длить как любовную прелюдию, прежде чем приступить к водке. Он не спеша курил и пил пиво, смотрел на немногочисленных прохожих, на садящихся и выходящих из автобусов, пыльную привокзальную площадь, через которую сейчас тащился какой-то очередной бомж в стоптанных войлочных ботинках и штанах с пятнами высохшей мочи, и отчего-то вспомнил про свои картины. Он когда-то писал. И даже теперь, когда он давно понял, что никому это не нужно, никто это никогда не купит, не решался выбросить их. Так и возил с собой с квартиры на квартиру. Часть их где-то потерялась, пока он переезжал пьяным, что-то он кому-то подарил – опять же по пьяни. Но некоторые еще оставались.
Маша, помнится, попросила его как-то показать ей эти картины, и он показал. Она долго смотрела на каждую и потом сказала:
– Это очень хорошие работы. Это искусство. Ты – мастер.
На что Саня, забрасывая холсты за шкаф, со злостью ответил:
– Ну что ты! Вот Шилов – это да. Это искусство. Вот он – мастер. У него вон даже галерея напротив Кремля. А это так, дерьмо.
Ему представилось, как он будет расписывать эту стену в школе, как отец Арсений будет вносить очень важные и своевременные замечания, как нужно будет что-то отвечать, и на душе стало тоскливо. Но когда банка пива опустела, воспоминания о картинах прошли как-то сами собой. Грядущая работа уже не представлялась такой мучительной, а главное, стало казаться, что выполнить ее легко. Впрочем, она и не была сложной, скорее дело было в площади для росписи.
Он выбросил бычок в жухлую травку газона, смял и бросил на землю пустую банку, взял пакеты и двинулся в сторону дома.
Глава вторая
Этим утром Маша сквозь тяжелый липкий сон слышала, как он встал со своего топчана. Слышала, как он пошел в ванну, чистил зубы, что-то бормотал на кухне, открывал холодильник, наверное, что-то ел. Она слышала, как он вышел из дома, но не знала, куда он пошел. Она знала, что он вернется вечером или ночью, может, под утро – злой, пьяный или с похмелья. Ей не хотелось его видеть, не хотелось, чтобы он знал, что она проснулась. Она и не проснулась толком. После того как он ушел, вязкий сон затянул