закатились под тяжелые надбровные дуги. Белый взгляд смерти. Лопающиеся кровяные пузырьки на кончике носа картошкой.
С отвращением пыталась Кочешкова сбросить на пол забившегося в агонии Кынтикова, но не смогла. Сурмак ей помог. Кынтиков гулко упал на ворсистый ковер. Сурмак наклонился, вытащил отвертку из кынтиковской шеи, обтер впопыхах не надетым носком. Кочешкова села на постели, глубоко вздохнула, и её профузно стошнило. Когда она, утерев рот тыльной стороной руки, на Сурмака посмотрела, ей показалось, что Сурмака стало двое. Она смахнула слезы, но двоенье осталось: ее муж, Кочешков, вернувшись домой, стоя в дверях спальни, с все возрастающим удивлением переводил взгляд с тела Кынтикова на Сурмака, с Сурмака – на свою жену.
– Он хотел меня изнасиловать, – указав на Кынтикова, выговорила Кочешкова.
Что было совершеннейшей правдой.
– А он меня спас, – кивнула она на Сурмака, наконец-то решившего расстаться с отверткой и положившего её на плюшевый пуфик.
И это было правдой.
Кочешков, под грузом правды ощутивший слабость в коленях, сел на пуфик.
– Швейцарцы приехали! – вынимая из-под себя отвертку, отшвыривая её в угол, сказал Кочешков. – Я так с ними устал!
Что было правдой тоже.
Темный вечер, косой дождь со снегом стали их сообщниками. Кочешкова, запахивая легкую шубку, притоптывая сапожками, стояла возле, когда муж её с Сурмаком грузили кынтиковский труп. Джип даже качнулся и немного просел. Тяжеленек был Кынтиков при жизни, смерть же, как известно, непостижимым образом увеличивает вес, хотя и должно быть иначе, мертвые должны быть легче живых, ибо в момент смерти живых покидает душа.
С немым вопросом Кочешкова посматривала на Сурмака и Кочешкова: кто из них вернется? кто? муж или любовник? неужто оба?
Темнота, пустота, плохая погода. Где-то пробили часы, трагическая, не чаровница, луна выскочила из-за туч. Кочешкова вставила в угол рта тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой. На мгновение ее зрачки вспыхнули красным. Она глубоко затянулась. Вкус табака напомнил о том, что с утра она выпила только чашечку кофе. Сурмак и муж теперь стояли возле джипа в скорбном молчании: собирались с духом. Кочешкова выпустила дым и заметила на противоположной стороне улицы маленький автомобиль, в нем двух человек, чьи лица, бледные в лунном свете, словно неживые, напоминали о смерти вернее, чем само её соседство, чем присутствие её рядом, чем недавнее прикосновение к ней. Двое из маленького автомобиля наблюдали за ней, за Кочешковой. Их глаза, черные и большие, смотрели на неё не мигая. Ей стало не по себе, она быстро взглянула на мужа и Сурмака, вполголоса обсуждавших, стоит ли копать могилу или лучше просто бросить Кынтикова в какой-нибудь овраг, где его тело засыплет вскорости снег, а найдут то, что от него останется, лишь весной. Сидевшие в маленькой машине заметили её взгляд, и один из них поднес палец к губам. Кочешкова послушалась, растоптала сигарету каблуком,