человек научаем! Научаем! Не тому, не вовремя, слишком медленно, но опыт как-то в нем оседает, словно в браге мутная взвесь. Чтобы это понять, необязательно было штудировать Павлова и фистулы направо-налево вживлять: на зоне, где Тебеньков университеты прошел, можно освоить и не такую науку.
Стемнело совсем. Распорядившись подбросить дровишек в камин, Тебеньков продолжал размышлять о своем бизнесмене. Тот имел два диплома, говорил на трех языках, щипчиками лобстеров ел, никого не убивал, никогда не сидел, даже свидетелем не привлекался: школа – институт – райком – горком – НТТМ – кооператив – своя фирма и в конце 90-х под крыло Тебенькова, которого смог урезонить, смог убедить, что мочить его вовсе не нужно, а с ним нужно только работать, оставляя ему даже больше, чем оставлять могло государство: по всему Кочешкову было лучше платить толстомясому пахану с геморроем, что виноградная гроздь, могущему выбить должок, разобраться с конкурентом, везде договориться, любившему жаренное на сале да тупую дочку, которую и за тебеньковские деньги не хотели брать учиться в Йель, и не платить государству, чему-то неясному, ничем не болеющему, никого не любящему и ни от чего защитить не способному. Таким образом, двойное дно и в бизнесе, и во всем было сутью Кочешкова, а над сутью своей люди не властны, ибо, когда обретут они подобную власть, людьми в тот же миг быть перестанут.
Тебеньков нажал кнопку звонка. Вошел Кынтиков. Сверкали белки его глаз.
– Звал? – спросил хозяина Кынтиков.
– Нет… – прохрипел Тебеньков.
Кынтиков вышел.
Особые женщины есть в офисах наших. Они заметны не сразу и не талантами и умениями, нет. Они проявляются в другом, вдруг, исподволь. Их стать, их повадки что повадки молодой луны, вставшей над кипарисами, прочертившей зыбкий след по маслянистой поверхности моря, осветившей лица людей дрожащим светом, вливающей в кровь биение желаний. Их взгляд, поворот головы, изгиб шеи пленяют нежданно, пронизывают очарованием до самых глубинных жил, наполняя истомой, заставляя иных забыть биржевые котировки, других – дом в родном Нью-Джерси, третьих – собственное имя.
Среди кипарисов Кочешков и сблизился со своей будущей женой. Договоренность с Тебеньковым о продлении сотрудничества отмечал он на курорте в южной, прежде не то чтобы далекой, но ставшей вдруг очень близкой стране, куда выехал всей фирмой. Раньше он не замечал, что референтка одна так на луну-чаровницу похожа. Здесь же, на юге, празднуя жизнь, две луны, одну пред собой, другую – на небе, увидев, он обнял земную.
Для референтки жадные руки шефа не значили чего-то из ряда вон. Даже о прибавке к зарплате она не подумала той душной, потной, соусом к бараньему мясу пахнущей ночью. Референтка отвела Кочешкова к себе в номер, раздела, разделась сама, а утром его разбудила, налила стакан апельсинового джуса. Он вышел из её номера, дабы из своего сделать пару звонков. И к ней не вернулся.
Обычный