всегда выбривался самым тщательнейшим образом, буквально до синевы; во-вторых нос, прежде тонкий, изящный, с небольшой, совершенно не портящей его, горбинкой, теперь представлял из себя внушительную картофелину; в-третьих брови – они стали настолько огромными и густыми, что буквально застилали глаза.
Федор Семенович, с трудом приподнявшись с пола, сдерживая себя от того, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение, попытался припомнить события предыдущего вечера. Но сколько он не напрягал свою память, ничего, что могло бы способствовать таким разительным переменам в его облике, он припомнить не смог: как обычно вернулся с работы, как обычно поужинал, как обычно просидел остатки вечера перед телевизором и как обычно отправился спать. То есть, все совершенно как обычно! Хуже всего, что времени на долгое раздумье не оставалось – надо было торопиться на работу.
Наощупь умывшись, Федор Семенович проглотил чашку кофе, натянул парадный костюм и, с некоторым страхом и сомнением, отправился на службу. С трепетом войдя в здание, он с удивлением обнаружил, что коллеги не замечают за ним никаких метаморфоз. Привычно с ним здороваются, улыбаются и вообще ведут себя, как ни в чем не бывало.
Тогда Федор Семенович направился в уборную и там, запершись на щеколду, осторожно посмотрелся в зеркало: на Федора Семеновича взирало его собственное лицо, без какой-бы то ни было бороды, с тонкой линией бровей и тонким изящным носом, с небольшой горбинкой, совершенно, впрочем, его не портящей…
Обитель блаженства
Дмитрий Филимонович, навернувши две тарелки огненного борща под графинчик ледяной водочки, теперь возлежал на диване и, лениво почесывая пузо, с довольной улыбкой мурлыкал легкомысленную мелодию.
Все его существо лучилось умиротворением и блаженством, так что загляни в данную минуту к Дмитрию Филимоновичу какой-нибудь относительно завистливый человек, то от такой лучезарной картины того непременно хватил бы удар, и в мире стало бы одним завистливым человеком меньше.
Но, к счастью, ничего подобного не произошло, и к Дмитрию Филимоновичу в эту минуту не заглядывал даже человек вполне приличный и положительный. Разве что кот Перикл, икая от съеденного горшка мясной каши и крынки свежей сметаны, с трудом взобрался на диван и, пристроившись в ногах Дмитрия Филимоновича, широчайше зевнул и, повернувшись на спину, сладчайше захрапел.
Так что, ничего не нарушало блаженного состояния Дмитрия Филимоновича, посему вскоре его мурлыканье легкомысленной мелодии плавно завибрировало в унисон храпу Перикла.
Ну и мы, пожалуй, не станем нарушать сей идиллии, и, взявши в одну руку шляпу, а в другую штиблеты, тихо встанем со стула и на цыпочках покинем обитель блаженства, стараясь не стучать о паркет ногтями, предательски выглядывающими из прохудившихся носков.
Обознался
– А! Вот вы-то, Кубышкин, мне и нужны!
– Прошу прощения?
– Напрасно, Кубышкин! Это поздно