переспросил строгий господин, джинсы, оставшиеся внизу, естественно, не подавая. – Сейчас мы спросим у самого проводника.
«Сейчас придут опять… а я в трусах… в чужой постели…» – грустно, будто бы предсмертно думал Верховойский.
– Извините! – позвал он молодую женщину, сидящую внизу. – Мне очень неудобно! Но не подадите ли вы мне джинсы?
Она подняла на него глаза и тут же спокойно отвернулась к окну, будто бы ничего не слышала. За окном столбы замедляли свои прыжки, неразличимые на скорости провода медленно расплетались, становились видны, их можно было сосчитать. Верховойский сосчитал: шесть. Кажется, шесть проводов или около того.
Пришла проводница в синей юбке.
– Просто нет слов, – сказала она. – У вас всё в порядке с психикой, молодой человек? Вы что тут вытворяете?
Объясняться, сидя в трусах на чужой кровати, было нелепо, и, плюнув на всё, Верховойский спрыгнул вниз.
Молодая красивая женщина поднялась и демонстративно вышла вон.
Строгий господин хотел вроде бы остаться в качестве благодарного свидетеля расправы проводницы над этим ничтожеством, однако желание что-то важное сообщить незнакомой молодой женщине до прибытия поезда пересилило. Произнося что-то насмешливое в адрес Верховойского, но обращаясь уже к изящной даме, строгий господин исчез из проёма дверей.
Проводница, кусая губы, мазнула взглядом по одевающемуся Верховойскому и тоже вышла.
Он быстро облачился – его мучили разом и озноб, и тошнота, и страх, и полсуток не покидающее его чувство гадкого бреда.
Заметил красивую сумку, которую оставила молодая женщина.
«Я устрою тебе, тварь, – подумал Верховойский. – Джинсы тебе сложно подать мне, тварь. Смотри теперь, как будет!»
За всю жизнь Верховойский ни разу ничего не украл и даже не имел подобных желаний. Но тут в нём разом выросло огромное бесстыдное чувство – более острое, чем простой соблазн. Он раскрыл молнию чужой сумки – это было почти так же, как потянуть молнию на юбке, только ещё хуже, ещё болезненней, ещё жарче для сердца.
Верховойский, не разбираясь, рыл там рукой, желая на ощупь понять, какая вещь самая лучшая, самая дорогая, самая нужная этой твари, пренебрёгшей им, его джинсами, его обществом.
Но загрохотала дверь, и Верховойский резво отпрянул, угодив спиной ровно в объятия строгому господину.
– Да исчезнешь ты отсюда или нет! – сказал строгий господин, пытаясь разминуться в купе с Верховойским.
Верховойский почти выбежал в коридор.
Поезд замедлял ход, пассажиры выстроились в очередь у выхода.
Вид за окном дрогнул и встал. По недвижному асфальту пошли в разные стороны ноги.
Верховойский заглянул в первое купе и нашёл там свою куртку.
Долго ещё озирался: не забыл ли чего?
Но у него ничего не было.
Выходил из вагона последним. На улице