будет много женщин. Та́м это будет мо́жно. Сейчас это нельзя. Но при но́вом общественном строе это будет мо́жно.
– Но заче́м?!
– Ка́к, ты не хо́чешь?! – Она на секунду заколебалась. – Представляешь, сможешь менять их, сколько захочешь, одну за другой, или спать сразу с двумя́.
– Заче-ем? – никак не догонял он Её радужных посу́лов.
– А вот затем! Затем, что это прия́тно! Понима́ешь?!
Прия́тно! – и Она долго посмотрела на него сверху вниз с заискивающей и одновременно язвительной, но по-прежнему ловящей контакт понимания в его детском недоразвитом сознании улыбочкой.
– А зачем? Я жиню́сь хоть?! – искренне понадеялся он.
– Так. Э́то тебя интересует. Хорошо. Потом ты же́нишься. На одной из них. У тебя будет всё! И люба́я за тебя пойдёт, какую захо́чешь. У тебя будет много де́нег и хорошая до́лжность. А в том случае, если строй сменится обратно на социалисти́ческий… тогда́-а… у тебя будет вообще́ така́-а-я до́-о-олжность! – тут Она с невыразимым ужасом на лице провела лукавым с искоркой взглядом вверх по косой, к высокому потолку, тонко присвистнув и важно подняв при этом вертикально вверх хорошо отманикюренный красным лаком указательный палец слоновой кости, затем осторожно спрятала указательный маникюр в кулак и уже преспокойненько, в тоне любящей Мамы, нараспев добавила:
– И тогда́-а, но то-олько тогда́-а, запо́мни, ты смо́-ожешь жени́ться. Ты сможешь выбирать себе любу́ю – любую, какую твоя душа́ только пожелает!
– Ка́к это, выбира́ть? – заинтересовался он, сам отвернувшись в сторону, смущённый начатой Ею темой.
Мать со словами «Жди ту́т!» ушла в комнату гостей.
Он поначалу стал прислушиваться к обрывкам их беседы, мерно зажурчавшей за дверью взрослой комнаты. Но через минуту всё стихло. И как он ни напрягал слух, тужась представить себе, что́ же всё-таки там может происходить, всё равно больше ничего не мог услышать в ожидании Её возвращения и опять тоскливо, как бродяга, посмотрел вправо – на замо́к квартирной двери. Так задумчиво стоя в коридоре, он вовсе забыл про время.
Вдруг до него донёсся возвысившийся строгий мужской голос, адресованный непонятно кому с вопросом:
– Что он там делает?!
– Я не знаю… Ждёт чего-то… – громко, но спокойно и даже как-то равнодушно-насмешливо отвечала голосу Мать.
– Он что-то хо-очет?! – снова послышался громкий вопрос, задевший его слух своей нарочитой важностью.
– Да чёрт его знает, чего он хочет… – прозвучало опять в ответ голосом Матери, словно говорившей не о своём сыне, а о каком-то потеряшке-замарашке в дворняжьей шкурке.
– Ну так пойди и спроси́ у него, чего он хочет! – «весомо-грубо-зримо» дошло до него из глубин, «как в наши дни дошёл водопровод»[7], новое резкое развитие ситуации, что́ заставило Замарашку вздрогнуть в предчувствии ареста.
– Да ладно… Пусть себе… Оставь его. Чокнутый какой-то… – абсолютно