живут словом. Я довольно быстро научился читать на местном языке – самостоятельно, узнал букву здесь, букву там. Получив этот замечательный навык, я начал читать книги из родительской библиотеке, случайной и бессистемной.
Все прочитанное принимал на веру, не важно, что это было – пухлые кирпичики «молодогвардейских» сборников фантастики или разрозненные томики приключений мушкетеров, Анжелики и Кожаного Чулка Натти Бампо. В Энрофе сочинение вымышленных историй приравнивается ко лжи – самому страшному из грехов. И наказывается смертной казнью. Не сотвори словом лживым новых сущностей.
Когда родители разъезжались по своим делам – экспедициям и фоторепортерским командировкам, меня оставляли под присмотром бабушки, Агнессы Альбертовны, матери моей мамы. Но однажды бабушка Агнесса собралась с подругами молодости в санаторий в Минводы. Из сердитого, промозглого Ленинграда, куда отец возил меня несколько раз, и где мне жутко не понравилось, приехала сердитая промозглая бабушка. Мать отца, баба Клава.
Она выслушала мамины инструкции – где что лежит, какую одежду надевать на меня в детский сад, какую – на вечернюю прогулку. Чем кормить, чем поить и так далее.
Потом баба Клава пошла снова знакомиться со мной – она так делала при каждой новой встрече, словно я страдал от какой-то детской деменции и забывал, кто она такая.
– Мальчик, я – твоя бабушка, Клавдия Петровна. Ты – мой внук, зови меня баба Клава, – проговорила она напевно-сюсюкающим тоном.
– Женщина, я – ваш внук, Петр. Зовите меня Петька, Петенька, Петруха – мне без разницы, – ответил я, старательно подражая ее напевно-сюсюкающим интонациям. И вернулся к чтению – я читал сборник романов Жоржа Сименона, в котором не понимал почти ничего из происходящего, но мне нравился комиссар Мегрэ и французские названия улиц и имена. Я уже почти решил для себя, что раз я застрял в этом странном диковинном мире, то когда моя оболочка вырастет, стану не мушкетером или индейцем, как думал раньше, а комиссаром французской полиции.
На предложение пойти погулять я ответил категорическим отказом. Улицы я боялся – точнее боялся тех, кто, как я думал, населяет внешний мир, лежащий за дверьми родительской квартиры. Гвардейцев кардинала, индейцев из враждебных племен, пиратов и злобных дикарей из Индии. Всех тех, о существовании кого я узнал из прочитанных книг. Каждое путешествие в детских сад было для меня мукой. Как и вечерняя прогулка – я не играл со сверстниками, не подходил к песочнице, стоял рядом с мамой, вцепившись в ее платье или обхватив ее ногу, если на ней была короткая юбка. Бабушка Агнесса, когда оставалась присматривать за мной, позволяла не ходить в детский сад и на прогулки. Она целыми днями болтала с навещавшими ее подругами – квартиру, в которой жили мои родители и я, раньше, занимали дедушка и бабушка. Потом дед умер, а бабушка перебралась в однокомнатное обиталище в центре, выделенное ей после выхода на пенсию, как заслуженному работнику театра кукол. Но все окрестные старухи по-прежнему значились