из них не была хорошей. Доктор Ли, онколог из Юджина, поставил ей диагноз: рак поджелудочной железы IV стадии. Шанс выжить без хирургического вмешательства составлял 3 процента. После операции на выздоровление ушли бы месяцы, и даже в этом случае вероятность излечения от рака составляла всего 20 процентов. Мой отец добивался приема у доктора медицины Андерсона в Хьюстоне, чтобы получить второе мнение. По телефону мама произнесла это как «раки поджелудочной железы» и «Энди Андерсон», что навело меня на мысль, что наша единственная надежда – в руках какого-то персонажа из мультфильма «История игрушек».
«Я хочу быть рядом», – настаивала я.
«Мама боится, что, если ты приедешь, вы опять перессоритесь, – позже признался отец. – Она понимает, что должна направить все свои усилия на то, чтобы выздороветь».
Я полагала, что семь лет, которые я прожила вдали от дома, залечили наши взаимные раны и напряжение, накопленное в подростковом возрасте, забыто. Расстояние в пять тысяч километров между Юджином и Филадельфией было достаточным для того, чтобы ослабить влияние матери, и я, свободно исследуя свои творческие импульсы без постоянной критики, начала ценить все ее труды, цели которых стали очевидны лишь в ее отсутствие. Сейчас мы были ближе, чем когда-либо прежде, однако признание отца показало, что от целого ряда воспоминаний мать так и не смогла избавиться.
С самого первого дня, как мне рассказывали, со мной было очень нелегко. Когда мне исполнилось три года, Нами Имо назвала меня «Самой настоящей злодейкой». Натыкаться на предметы головой было моей специальностью. Деревянные качели, дверные косяки, ножки стульев, металлические трибуны на Четвертое июля. У меня до сих пор в центре черепа осталась вмятина после того как я впервые врезалась головой в угол нашего кухонного стола со стеклянной столешницей. Если на вечеринке присутствовал плачущий ребенок, то это точно была я.
В течение многих лет я подозревала, что мои родители, возможно, преувеличивали или просто были плохо подготовлены к реалиям детского темперамента, но постепенно, основываясь на единодушных воспоминаниях многочисленных родственников, я пришла к выводу, что действительно была довольно паршивым малышом.
Но худшее было еще впереди, напряженные годы, которые, как я понимала, имел в виду мой отец. Ко второму семестру одиннадцатого класса то, что до этого момента могло бы сойти за простую подростковую тоску, начало перерастать в глубокую депрессию. У меня начались проблемы со сном, и я все время была уставшей. Мне было трудно собрать волю в кулак, чтобы хоть что-нибудь сделать. Моя успеваемость резко упала, и мы с мамой постоянно были на ножах.
«К сожалению, ты унаследовала это с моей стороны, – сказал мне отец однажды утром за завтраком. – Держу пари, ты тоже с трудом засыпаешь».
Он сидел за кухонным столом, поглощал хлопья и читал газету. Мне было шестнадцать, и я приходила в себя после очередной ссоры с матерью.
«Слишком много всего здесь происходит», – не поднимая глаз, сказал отец, постучал