в лицо, трусила помощница режиссера. Не заметив, она врезалась на ходу в рыжего высокого артиста и даже не извинилась.
– Что-то у нас в театре перекособочило кое-кого с недавних пор, – громко проворчал рыжий, входя в зал.
– Ну-с, продолжим. – Глаза Книги, остановившись на Троицком, даже увлажнились от прилива чувств. – Кого мы ждем?
Троицкий вскочил и вышел на площадку. «Не уступлю! – решил он. – Ни за что!»
– Так. Что я должен делать?
– Хотя бы текст подавать партнерам своевременно, если не можете ничего другого.
– Вот как раз этого я делать не умею.
– Чего этого?
Книга был спокоен, даже лениво спокоен.
– Подавать реплики.
– Но ведь хоть чему-то вас должны были в институте научить?
Книга едва сдерживал улыбку, раздвигающую его дряблые бульдожьи щеки.
– Встаньте на колени, – начал объяснять Михаил Михайлович, – повяжите себе голову полотенцем, изображайте факира; Артемьева, подыграйте ему. Да нет, нет, Троицкий, не так, громче, радостней, смешнее. Её надо соблазнить, увлечь, заморочить голову. Шумите, дурачьтесь, пойте петухом. Выше берите, интонационно выше! Где ваша актерская заразительность? Ну, бодро-весело! Тесните её в угол. Чуть она зазевалась, хватайте её, старайтесь поцеловать, оглядывайтесь – никто вас не видит… Тискайте ее, тискайте, ну, бодро-весело… что? что вы там мямлите?
Троицкий, бледный, с трясущимися руками, вскочил с колен.
– Не буду я это делать.
– Будете, – спокойно заметил Михаил Михайлович.
– Нет, не буду.
Затаив дыхание, с явным удовольствием следили за ними актеры. Причем с двойным удовольствием: с одной стороны, это было забавное зрелище, в котором потешным выглядел и старый и малый, а с другой – ведь приятно, когда за многие годы безмолвного подчинения вдруг кто-то осмелился открыто взбунтоваться против Книги.
– Мы ждем, – невозмутимо постукивал по столу Михаил Михайлович. – Вас надо просить, чтобы… вы репетировали?
– Не надо.
– Тогда, пожалуйста… Ай-яй-яй-яй-яй-яй!
– Нет! Не буду я этого делать, Михал Михалыч! Можно, я вам покажу, как я хочу?
– Да что вы мне можете показать!
– В жизни…
– Меня не интересует, что бы вы делали в жизни. Здесь сцена, и делайте то, что я вас прошу.
– Если идти по правде…
– Это копеечная правда.
– Правда человеческих отношений не бывает копеечной. В «Современнике»…
– Я видел спектакли в «Современнике» – это пасквильные спектакли…
– Я так не думаю.
– А тут никого, что вы там думаете, не интересует. Мы будем работать?
– Что я должен делать?
Книга окаменел.
– Я не понимаю, – повторил Троицкий, глядя в налившееся кровью лицо режиссера. – Покажите.
Мгновенье они молча смотрели друг на друга. Михаил Михайлович вскочил со своего места и, несмотря на внушительную толщину, легко выпорхнул на площадку. С полузакрытыми