Троицкий оглянулся.
– В конце концов, – в запале продолжал говорить он, – почему я должен молчать, если из меня делают дурака? Не буду я молчать.
Глаза актеров провожали его с сочувственным интересом.
– Вы еще неопытны, вы очень неопытны… надо быть гибким…
– Быть гибким? Чтобы так согнули, что потом не разогнешься?
Артемьева не оглядывалась. Она хорошо знала, кто шел рядом, и была настороже.
– Снимут с роли? Пусть снимают. Так играть – лучше вообще не играть.
– Умник, – произнес Фима за спиной Троицкого.
В проходной было тесно. Освещали её лампы «дневного света»: одна над зеркалом, у которого любили толпиться актеры, другая – над столом дежурной, торцом стоявшем у стены.
– Артемьева, возьми письмо, – окликнула её дежурная.
– Ну, как? – хитровато улыбаясь, спросил Илья Иосифович, задержав в дверях Троицкого, – интересно было?
Троицкий молча смотрел ему в переносицу.
– Я вижу не очень.
Он оперся о палочку, и задумался. Вот сейчас, показалось Троицкому, придет спасение.
– Поговорите с Олегом, – предложил, наконец, Воронов, – это мой бывший очередной, едет куда-то главным, артисты ему нужны. Если сумеете уладить дела с министерством, он вас возьмет. Желаю успеха.
Воронов статно развернулся и помахал артистам ручкой.
– Муж скоро приедет, – сообщила всем Артемьева.
– Поздравляем.
Троицкий застрял в проходной. Никто не обращал на него внимания. Актеры, разобрав в гардеробе плащи, расходились по домам.
В гостиницу он вернулся поздно вечером.
– Долгонько, молодой человек, – услышал он, войдя в номер. – И где же это вы путешествуете?
Казалось, Юрмилов его только и ждал.
– В кино.
– Зря потраченное время. Я, молодой человек, в любом новом городе первым делом иду в поликлинику и завожу там знакомство. Это никогда не помешает. – И он засиял в предвкушении рассказа о собственных похождениях. – Записался я на прием, вхожу, «здравствуйте», и так далее, жалуюсь на сердце – у меня врожденный порок. Она меня выслушала, покачала головой, ничего из себя такая, – я ей тут же и вворачиваю, что, мол, я артист и мне не положено иметь порочное сердце… Она поняла, улыбнулась, и тут пошел я заливать о своих несчастьях – не везет, мол, мне с женщинами, одинок я… В глазах вопрос, но молчит, слушает. Это уже неплохо. Продолжаю жаловаться: город незнакомый, желудок больной, пища ресторанная. Она и говорит: «Заходите, мол, как-нибудь, угощу домашней». Ну, я тут как тут. Обязательно, говорю, ловлю вас на слове. А бедра у неё…
– Зачем вам это всё? – Троицкий даже поморщился.
– Что значит, зачем? Я артист, – удивился вопросу Юрмилов, – у меня репетиции, спектакли… я не могу сам за собой ухаживать, а тут устроен, накормлен, лечение на дому, всё остальное… Зачем! Я… – он прервал себя на полуслове. – А твоя ничего, видел из вагона там, в Москве, как ты в неё вцепился. Жена?..