в нём есть что-то чеховское?
– В ком? В Шевчуке-то?
– Ну, не в Арбениной же! Достань-ка там, кстати, фужеры. Они прямо за тобой в шкафчике.
Коньяк у Тамары заграничный, французский, а к нему – маслины, мандарины, орешки кешью и сыр с плесенью.
– Санкционка! – ухмыляется Таня, поддевая вилкой ломтик.
– Хо! Ещё какая! Прямиком из Хельсинки, ты же знаешь… Ну, ладно, вру, из Лаппеэнранты.
– И что бы ты делала без Сашки?
– Выбросилась бы из окна. К чёртовой матери. А так добрые люди не забывают. Вот ты зайдёшь – пироги с повидлом принесёшь, а тут мне Сашка коньяка привёз и сыра. Это уже остатки, я тут, думаешь, на него смотрю? Только и делаю, что к холодильнику подхожу – это же тебе не наш пластилин с дырками.
Таня надкусывает мандарин и качает головой, будто принимает домашнее задание у какого-нибудь шалопая, каких хватает даже в их элитной школе.
– Сашка, значит, у тебя часто бывает?
– Бывает, рэкетир наш деревенский! – Тамара кусает упаковку с красной рыбой и рвёт её зубами. – Вот, попробуй. Тоже ваша, финская. Без Сашки я бы и до больницы доехала только к утру. Он же меня в тот день из школы подбрасывал…
– Да знаю я, что ты мне рассказываешь! Вся школа уже знает!
– Ну, я из машины вышла и привет нашему крыльцу. Я орать. Ну, он тут сразу: «Тамара Петровна, Тамара Петровна, что с вами?» А у Тамары Петровны уже нога пополам…
– Хорошо, что он рядом оказался. – Таня дожёвывает рыбу, – А тот так и лежала бы.
– Да уж, звезданулась так звезданулась. Я с мотоцикла и то так не летала. – Она наливает коньяк и поднимает свой фужер: – Ну, давай, что ли, Тань, за здоровье! В Питере пить, как говорится…
– Это точно… – вздыхает Таня, – Всё забываю, кто так говорил.
Тамара проглатывает коньяк и закашливается. Таня стучит ей по спине.
– Шнур это. Ты что, песню эту не знаешь? Я сейчас её найду тебе… Эх, балда! Телефон в комнате забыла…
– Да сиди ты, потом найдёшь!
– Вообще, Шнур в последнее время подзадолбал со своими стишками на злобу дня. – Тамара берёт кусок сыра и изысканно кладёт в рот, почти как тургеневская барышня. – Кто-нибудь чё-нибудь скажет – у Шнура стишок, где-то пёрнули – у Шнура стишок. Я одно время думала хоть один с детьми на уроке разобрать, проанализировать, потом думаю: да ну нахер!
Она осушает фужер и берёт ещё сыра. Плесень на нём – пятнышко к пятнышку, и пахнет он, как настоящий европейский сыр: трёхдневными носками или загрубевшей пяткой – кому как нравится.
Тамара хватает обеими руками загипсованную ногу и плюхает её на табуретку:
– Стреляет, зараза! Особенно когда давление скачет. Погода-то у нас, как обычно, тудысь-сюдысь.
Таня встаёт из-за стола, подходит к лежащей на табуретке ноге и нажимает:
– Вот тут болит?
– Неа…
– А тут?
– Ох, твою ж мать!.. – Тамара морщится от боли, – Тань, я тут у тебя, как на электрическом стуле…
– Думаю, ещё недели три ты точно посидишь, – хмурится Таня. – А к майским при хорошем раскладе, может,