холод. Кожа бледная, а волосы и глаза для неё чересчур темные. На секунду в голове промелькнула мысль, что от Стефана несет холодом могильного кафеля, но Ален тут же отмел её как нелепость.
Стефан живой. Он теплый – тепло его тела и дыхания Ален чувствовал рядом с собой. Но… Так странно осознавать, что Стефан жил уже несколько веков. Пятьсот шесть лет. Он родился в 1516 году. Жизнь тогда кардинально отличалась от нынешней.
– Каково это жить пятьсот лет? – произнес мысль вслух Ален и пожалел об этом. Он приложил руку ко рту, чтобы из него больше ничего не вырвалось. Ален посчитал, что Стефан взбесится от этого вопроса, однако тот ответил:
– Долго и бессмысленно. – Вот так коротко и абстрактно, что в духе Стефана. – А фостерные родители тебя совсем не любили?
Ален сел рядом со Стефаном. Черные глаза не блестели и снова казались безжизненными.
– Мягко сказано. Они, конечно, больше не обязаны меня содержать после совершеннолетия, но все равно поступили как—то жестоко…
– Вот и «бессмысленно» – это «мягко сказано», – Стефан снова по собственной хотелке приоткрыл завесу тайны, показав, что за теми тремя словами скрывалось намного больше смысла.
Ален удивился этой песчинке откровенности. Портрет Стефана собирался не то что по кирпичикам, а по крупинкам.
Он открыл рот и набрал воздух для нового вопроса, но Стефан вдруг посуровел.
– Хватит. Ты особенный что ли, чтобы я отвечал на все твои вопросы?
С ним все еще сложно.
***
Может, Стефан и позволил правде раскрыться, может, ему и было любопытна реакция Алена на его историю, но наглеть он не позволит. Стефан любит слушать чужие истории, но в собственной копаться не позволит.
Однако было занятно, что фостерные родители относились плохо к Алену. К такому хорошенькому пай-мальчику, как он? И что ж в нем им не приглянулось? Стефану казалось, что он из тех детей, которые не доставляют проблем и выполняют все, что им поручат. Интересно, а что стало тогда с родными родителями Алена?
– Удивительно, что тебя не любили, – вдруг сказал Стефан.
– Что? – растерялся Ален.
Стефан развел руками.
– Ты же весь такой замечательный. Со всеми здороваешься, всем улыбаешься. Очень приветливый и доброжелательный. Сияешь и светишь другим. Про таких говорят – солнце. Как же это солнце не любили родители?
Ален поджал губы, стараясь сдержать их дрожь. Потупил взгляд, пряча глаза, которые застелила пелена слез.
Стефан удивился. Он говорил с иронией, но не желая обидеть. Если бы и хотел, то говорил грубее.
Он не знал, что эти слова всколыхнули в Алене многолетнюю тоску и непонимание: «Действительно, а почему же меня никогда не любили? Что я в этой жизни сделал плохого и чем такое заслужил? Неужели только тем, что родился?»
Ален ушел на кухню, забрал с подоконника тетрадь, вернулся, судорожно полистал её, видимо, только для того, чтобы успокоиться. Придя в себя, он уже твердым голосом спросил:
– Если я солнце, то кто ты?
Стефан