.

выпрыгнул, заставив борт удариться о доски. Затолкал кулаки в карманы штанов, отчего те скособочились и открыли грязные, в цыпках, лодыжки. Оттопырив нижнюю губу, оглядел изрезанный тропками склон и лестницу, ведущую к церкви. На верхней ступени ждал священник в теплой рясе.

      – Отец-настоятель. Иди к нему.

      Дан выпятил грудь с тощей низкой амулетов и не подумал двинуться с места.

      Это был то ли одиннадцатый, то ли двенадцатый приют на его памяти. Предпоследний избавился от драчливого сопляка через полгода. В последнем попечитель начал рассылать письма уже через три месяца. Он предлагал вместе с Даном полную смену одежды и два мешка муки, в характеристике указывал несомненные творческие наклонности воспитанника, упоминал о его остром уме. Увы, никто не хотел принимать это сокровище под свою крышу. Наверное, в конце концов его бы продали на рудники – не со зла, с отчаяния, – но тут подвезло с даром, и попечитель быстренько сплавил пацана во Взгорский монастырь…

      Вейн тронул каблуками бока Кыся.

      Призрачная звонница осталась за спиной. Какое-то время еще пахло мокрой землей и снегом, потом пересилил степной дух. Вскоре замолчали и колокола.

      Так было вчера, а сегодня от пустынной дороги тянуло жаром и бензиновой вонью. На западе открылась устойчивая проекция, и ветер дул с той стороны. Кысь, вбирая ноздрями непривычные запахи, нервничал. Да и Увалень мотал башкой, натягивая повод.

      Вейн завязал голову тряпкой, низко спустив ее на лоб, но соленые капли все равно стекали на лицо. Смахнул их ладонью, поморгал. Глаза слезились. Ночью укусила мерзкая гадина, заползшая из неведомых земель. Попробовала его кровушки и издохла, судорожно растопырив лапы. Яд из ранки он отсосал, но еще лихорадило, и было больно смотреть на солнце.

      Человека Дан заметил поздно. Тот грузно, точно медведь, поднялся и наставил на вейна ружье. Кремневое, и это означало, что оно может выстрелить. «Шатун» истекал потом в меховой куртке и теплых штанах, заправленных в унты.

      Занесла же нелегкая.

      – Прешле местье! – прохрипел человек. – Прешле!

      Дан медленно поднял руки, понимая, что не успеет схватить арбалет. Слова показались знакомыми, но язык давно стерся из памяти.

      – Я не враг, – сказал на всеобщем.

      Человек от неожиданности дернул ружьем, и вейн помянул про себя Шэта.

      – Прешле мьесте! Гьерд!

      Ой, нехорошие у него глаза. Таращится, точно спятивший филин. От страха Дан припомнил:

      – Да, прешле мьесте. Проклятое место.

      Губы у безумца кривились. Лицо под лохматой шапкой побагровело и распухло.

      – Кьяно. Мни. Отхей.

      Мни – мне. Кьяно… Коня?

      – Отдать коня? Я плохо тебя понимаю. А ты знаешь мой язык.

      «Шатун» рыкнул по-звериному и неуверенно, запинаясь после каждого слова, выговорил:

      – Коня. У тебя два. Мне одного.

      – Хорошо.

      Дан повернулся и начал отвязывать от седла повод Увальня. Рукоять ножа пришлась к запястью.