поглядев на восток, я увидел холмы Аттики, высушенные летним солнцем и поблекшие под его лучами… К полудню я бы добрался до них. Но разве можно явиться к отцу и сказать: «Женщина звала меня на бой, но я убежал». Нет! Судьба привела меня сюда, чтобы участвовать в схватке двух жеребцов, как поставила прежде на моем пути Скирона-разбойника. Так буду же делать то, что требуется от меня, и положусь на богов.
– Госпожа, – сказал я, – мне еще не приводилось бывать по эту сторону Истма. Назови мне свое имя.
Глядя прямо перед собой, она негромко ответила:
– Персефона.[48] Но мужам запрещено его произносить.
Тогда, подойдя ближе, я проговорил:
– Имя для шепота и для тьмы.
Она промолчала, и я спросил:
– А как зовут царя, которого я должен убить?
Она с удивлением поглядела на меня и ответила небрежно, словно я спросил о бродячем псе:
– Кличут его Керкионом.[49]
Какое-то мгновение я даже думал: она скажет, что у царя нет имени.
Неподалеку от берега дорога начала подниматься к плоской открытой площадке у подножия скалистого крутого обрыва. Ступени вели вверх к террасе, на которой стоял дворец – красные колонны с черными основаниями, желтые стены. Ниже дворца скалы были подрублены, неглубокая пещера выглядела темной и мрачной, узкая расщелина уходила в недра земли. Ветерок доносил оттуда запах гниющей плоти.
Она указала на ровную площадку перед ней и сказала:
– Бороться будете здесь.
Я заметил, что и крыша дворца, и терраса полны народа. Те же, кто следовал за нами, разошлись по склонам.
Поглядев на расщелину, я спросил:
– А что случается с проигравшим?
Она ответила:
– Он возвращается к Матери. Осенью во время сева плоть его смешивается с землею полей и преображается в хлеб. Счастлив тот муж, который в расцвете юности познает удачу и славу, чья нить жизни прервется прежде, чем горькая дряхлость завладеет им.
– Он и в самом деле был счастлив, – заметил я, поглядев ей в глаза.
Она не покраснела, однако вздернула подбородок.
– А этот Керкион… мы сойдемся с ним в схватке? Я не должен буду убивать его, как жрец убивает жертву? – Я не видел ничего хорошего в том, что муж не сам выбирает свой срок, и обрадовался, когда она качнула головой. – А как насчет оружия? – спросил я.
– Лишь то, которым снабдила мужчину природа.
Оглядевшись, я проговорил:
– Быть может, среди твоего народа отыщется муж, который объяснит мне правила?
Она вопросительно поглядела на меня. Я решил, что причиной тому – моя эллинская речь, и повторил:
– Каковы правила поединка?
Подняв брови, она ответила:
– Закон один: царь должен умереть.
Потом на широких ступенях, поднимавшихся к цитадели, я увидел его, шагавшего мне навстречу. Царя я узнал сразу – потому что он был один. На ступенях