царей. Но от моего предшественника царица не рожала, и, как всякий муж, я надеялся, что она понесет от меня. Впрочем, иногда я слыхал разговоры нянек: выходило, что эти дети были некоей привилегией, предоставленной их отцам; словно бы она могла выбирать, от какого царя зачать. Поэтому я не спрашивал у нее, зная, что не сумею себя обуздать, если выяснится, что меня не сочли достойным.
А потом настал день, когда она узнала, что я преследовал среди скал леопарда, и закатила целую бурю; можно было подумать, что меня в исподнем застали на яблоне. Я просто онемел. Мать моя, помнившая меня младенцем, нагим червяком, не смогла бы наговорить такое. Конечно, я отыскал ответы, но слишком поздно. В ту ночь я повернулся к ней спиной на ложе, считая, что кое над чем она все-таки не властна. Однако и здесь она в конце концов победила меня, прибегнув к своему опыту. Наутро я проснулся еще до рассвета и все лежал и не мог уснуть от позора. Я понимал, что мне надлежит каким-то образом вернуть себе положение. Я не из тех, кто ради женской прихоти может быть ночью мужем, а днем младенцем.
Я решил вновь отправиться на охоту и на этот раз выбрать добычу покрупнее, для чего известил пастухов в горах о том, что ухо мое благосклонно выслушает известие об опасном звере. Вскоре ко мне на цыпочках явился один из них.
– Керкион, – сказал он. – В пограничных горах свирепствует дикая свинья,[56] она пришла со стороны Мегары, и ее логово на Разрушенной горе. Говорят, там у нее поросята.
Он продолжал рассказывать, но кое-что я уже слышал. Мегарийцы утверждали, что в боку этой свиньи, обломившись, застрял наконечник копья, что и заставило животное возненавидеть людей. Она выскакивала из чащи, когда на нее никто не охотился, и убивала земледельцев просто развлечения ради. На счету ее уже числилось пятеро.
Такую-то добычу я и искал. Я отблагодарил паренька столь щедро, что он буквально подскочил от радости:
– Пусть добрая богиня столь же облагодетельствует и тебя, Керкион. Царь Нис назначил награду тому, кто добудет эту тварь: быка и медный треножник.
Это навело меня на одну мысль, и я остановил пастуха, когда он уже направился к выходу:
– А скажи, Пилас, сын царя Ниса, сейчас охотится возле границы?
– Не сомневайтесь в этом, повелитель, – ответил юноша, – ведь теперь свинья здесь, а он все время выслеживает ее.
– Извести меня, – сказал я, – если его заметят.
Пастух явился через несколько дней. Собрав спутников, я сказал им:
– У меня есть новость – о свирепом звере в наших горах.
Самый пылкий из всех, темноволосый юноша, прозывавшийся Аминтором, восторженно вскрикнул, но тут же поперхнулся. Кое-кто предложил побиться об заклад. Конечно, они знали, что именно было мне приказано. Нет лучшего места для сплетен, чем дворец, над которым властвует женщина, где уже к полудню все знают, сколько раз ты обнял свою жену нынешней ночью. И теперь все они выжидали, как я поступлю. Для элевсинцев житейские драмы слаще вина.
– Пилас