на третий день после моей свадьбы с Сашей, на которой веселый, сам всего месяц назад женившийся отец громче всех орал «Горько!» и танцевал то со мной, то с Ларочкой.
До сих пор не знаю, как мне удалось пережить то время… В моем разводе с Сашей их гибель сыграла если не основную, то очень значительную роль. Саша женился на веселой застенчивой девушке с русой косичкой. В одночасье улыбчивая девятнадцатилетняя девчонка превратилась в седеющую зомби. И все свалилось на Сашу, неплохого художника, милого и доброго, но слабого человека. Получилось так, что кроме него, у меня никого не было. Мама… Ну что мама… Она сидела в своей Франции, куда сбежала сразу после моего восемнадцатилетия, оставив дочке квартиру и наезжая не чаще раза в год. Даже на похороны не приехала… Саша старался, как умел. Вытирал слезы и сопли, гладил по головке, покорно вскакивал в три часа ночи и бегал за валерьянкой…
Убийц отца и Ларисы так и не нашли. Меня, партнеров отца, родственников и подруг Ларочки вызывали на допросы, вроде бы даже что-то продвигалось вперед. Но в итоге дело зависло.
Десять лет! Тогда, в девятнадцать, мне казалось, что я не доживу до двадцати. Просто не выдержу. Если бы, крутилась тогда в моей голове бесконечная шарманка, если бы их убили специально… или если бы это была болезнь… если бы автокатастрофа… если бы этот козёл не напился… если бы они поймали такси… если бы папа выпил… если бы он не умел водить… Если бы… Если бы… Если бы! Каким же я была ребенком… Уверенным, что всегда можно что-то сделать, исправить, словно распустить и переплести заново незадавшуюся фенечку. Дождь… Вечный хмурый дождь и остановившиеся в полете круглые капли до сих пор иногда приходят в мои сны. И я бегу в этой вязкой хрустальной пелерине, с трудом переставляя ватные ноги, задыхаясь и не успевая… Не успевая предупредить, хотя бы крикнуть…
Однако же я выжила. Отрезала и выкрасила в ярко-рыжий, клоунский цвет седеющие лохмы. Волосы и теперь приходится подкрашивать каждый месяц. Плюнула на рисование, вдруг четко осознав, что художницы из меня не получится. Не думая, словно перелетная птица, на инстинктах, впервые в жизни ударилась в спорт, изнуряя себя до стонов, до десятого пота. Лишь бы не думать, забыть обо всем, стать совсем другой. От прежней меня осталась только игра в бисер, хотя все свои работы, сделанные до того дождливого дня, я раздарила и распродала за гроши. Ходила по улицам с коробкой, доверху заполненной сверкающим разноцветием ожерелий, гайтанов, браслетов, поясов. Картонный бок коробки украшала выведенная угольным карандашом надпись «Продается». На вопрос прохожих «Почем?» я, мучительно, через внутренний стон принуждала себя мило улыбаться и весело ответствовать «Сколько дадите!». В конце концов улыбка и жизнерадостный ответ стали для меня естественными, маска приросла к коже. Оставшиеся часы, каким же длинным вдруг оказался день, я решила посвятить