Николай Гоголь

Вечера на хуторе близ Диканьки. Миргород


Скачать книгу

прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.

      – А я к тебе иду, пан писарь.

      – А я к твоей милости, пан голова.

      – Чудеса завелися, пан писарь.

      – Чудные дела, пан голова.

      – А что?

      – Хлопцы бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам. Твою милость величают такими словами… словом, сказать стыдно; пьяный москаль побоится вымолвить их нечестивым своим языком. (Всё это худощавый писарь, в пестрядевых шароварах и жилете цвету винных дрожжей, сопровождал протягиванием шеи вперед и приведением ее тот же час в прежнее состояние.) Вздремнул было немного, подняли с постели проклятые сорванцы своими срамными песнями и стуком! Хотел было хорошенько приструнить их, да, покамест надел шаровары и жилет, все разбежались куда ни попало. Самый главный, однако же, не увернулся от нас. Распевает он теперь в той хате, где держат колодников. Душа горела у меня узнать эту птицу, да рожа замазана сажею, как у черта, что кует гвозди для грешников.

      – А как он одет, пан писарь?

      – В черном вывороченном тулупе собачий сын, пан голова.

      – А не лжешь ли ты, пан писарь? Что, если этот сорванец сидит теперь у меня в коморе?

      – Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного.

      – Давайте огня! мы посмотрим его!

      Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев пред собою свояченицу.

      – Скажи, пожалуйста, – с такими словами она приступила к нему, – ты не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? Счастье, что не ударилась головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб тебя на том свете толкали черти!..

      Последние слова вынесла она за дверь на улицу, куда отправилась для каких-нибудь своих причин.

      – Да, я вижу, что это ты! – сказал голова, очнувшись. – Что скажешь, пан писарь, не шельма этот проклятый сорвиголова?

      – Шельма, пан голова.

      – Не пора ли нам всех этих повес прошколить хорошенько и заставить их заниматься делом?

      – Давно пора, давно пора, пан голова.

      – Они, дурни, забрали себе… Кой черт? мне почудился крик свояченицы на улице… они, дурни, забрали себе в голову, что я им ровня. Они думают, что я какой-нибудь их брат, простой козак!.. – Небольшой последовавший за сим кашель и устремление глаза исподлобья вокруг давало догадываться, что голова готовился говорить о чем-то важном. – В тысячу… этих проклятых названий годов, хоть убей, не выговорю; ну, году, комиссару тогдашнему Ледачему дан был приказ выбрать из козаков такого, который бы был посмышленее всех. О! – это «о!» голова произнес, поднявши палец вверх, – посмышленее всех! в проводники к царице. Я тогда…

      – Что и говорить! это всякий уже знает, пан голова. Все знают, как ты выслужил