же удара поочередно отрубал головы запеченных зверей. Зала разразилась воплями славословия. А Гердерих, поднося королю золотую чашу с вином, снова громко заговорил:
– Глядя на это великолепное зрелище, я поневоле вспомнил, великий король, как ты во время последнего похода на границы Рима одним ударом от плеча до седла разрубил четырех вражеских всадников.
Он, опустившись на колено, подал чашу Унгериху, взял свою, поднял ее и крикнул:
– За тебя, великий конунг! Великий король! Слава тебе!
Зала зазвенела каждым камнем от славословия присутствующих.
– Алекса! Не пей этого вина! – шепнул мне Ольг, стоящий позади меня.
– Ты что? – удивился я, обернувшись. – Ты же гость, а не слуга, не отрок!
– Так будет лучше, – ответил он и налил мне меду из неведомо оттуда взявшегося в его руках кувшина.
Унгерих осушил свою чашу до дна и, выдернув из ножен тонкий длинный нож, отрезал ухо медведю. Им он закусил, смачно хрустя хрящом. Вернувшись на свое место, он спросил так громко, что все остальные сразу замолчали:
– Гердерих! Снаружи твоя башня-дворец кажется не такой вместительной, как оказывается внутри. В чем секрет?
– Ваше величество, – ответила за мужа Герда, – вместе с моей матерью к нам с ее родины приехал великий мудрец, ученый… Он обучал и моих отца с матерью разным наукам, и меня, когда я могла сознательно внимать ему. Он и придумал эту башню-дворец, он и руководил римлянами, которых нанял мой муж для строительства.
– Хотел бы я иметь таких строителей. Где вы их наняли? Опыт у них уже есть… – воскликнул с завистью Унгерих.
– Очень жаль, ваше величество, но после отъезда строителей в римские земли мы скоро узнали, что перед границей на них напали какие-то разбойники, забрали нашу щедрую оплату и всех умертвили, – сделала Герда печальное лицо.
– Но ведь тот, кто придумал все это, жив! Хотел бы я поговорить с ним! – не унимался Унгерих.
– Ваша воля – закон! Только благоволите мне напомнить, что мы собрались пировать, веселиться, а не вести ученые разговоры. А поговорить с моим учителем вы можете завтра, если пожелаете, – наклонила голову Герда.
– И то верно! – воскликнул Унгерих, поднимая свою уже вновь наполненную чашу. – И чтобы дом сей был столь же полон, как эта чаша!
Все опять разразились славословиями. Я обратил внимание на королеву Гаафу, ее дочь и королеву-вдову. В их золотых римских – трофейных, – блюдах лежала только зелень, а к чашам при каждом славословии, они едва прикасались губами, и было видно, что вино не достигало их. Я обернулся к Ольгу…
– Алекса! Молю тебя, не прикасайся к вину! И мяса этого не вкушай! – твердил он.
– Почему ты приказываешь своему князю? – возмутился я, – На столе столько вкусностей!
– Я просто по-братски прошу тебя, – улыбнулся он примиряюще. – Я все потом объясню. Да ты скоро и сам увидишь!
А пир разгорался. Свита разгулялась вовсю. На тушах оставалось