тонких черных бровей оставались в тени длинных ресниц, – Галя права. Не в Центральном Доме Литераторов, а в таких малогабаритных квартирках пяти- и девятиэтажек, в лимитных дворницких и коморках операторов газовых котельных, на заброшенных дачах живет настоящая БОГЕМА. Я, конечно, не знаток русского поэтического языка, как вы знаете…
Все несогласно вскинули брови, плечи, локти. Но Соня продолжала. – Тут как-то пришла мне в голову мысль о слове «богема». Мне кажется, я поняла смысл этого слова. Богема – это собрание богов, творящих культуру того народа, среди которого они живут. А ведь если вы, мои друзья-поэты, настоящие поэты, будущее поэзии, которая во многом определяет культуру, значит вы – боги! Так давайте выпьем за нас с вами, боги, за то, чтобы вы творили культуру народа этой страны.
И она подняла китайский бокал с изображенной на нем змеей, обвившейся вокруг виноградной лозы. Шляховский смотрел на нее снизу вверх влажными глазами. Потом встал, поцеловал ее в щеку и сказал:
– Сонюшка, ничего более поэтичного я еще никогда не слышал. Спасибо тебе за это стихотворение!
И, чокнувшись со всеми, выпил до дна. Молчание продлилось минуты две.
– Саш, а у тебя написалось что-нибудь? – спросила Соня.
– Да, – ответил я.
– Так что ж ты молчишь, читай скорее! – воскликнул Шляховский.
И я прочитал последнее стихотворение:
– В летних туфлях… Да и стоит ли думать о том,
Что предстоит позабавиться
блеском искусственных шуб…
Жалкий врунишка, уродливый карточный шут,
Где твой колпак полосатый
с бездарным крысиным хвостом?
Джокер? Ну что же – у кленов крестовая масть.
Как бы так сделать, чтоб нижнего ниже не пасть?
Как бы так сделать, чтоб в жизни, собой оставаясь,
Драную куртку со смехом поставить на кон,
Даже прослыв среди прочих шутом, дураком,
Но не узнать, что такое бездарность и зависть?!
Как не пойти на уступки кривляке-судьбе,
Не изменить надоевшей любовнице-сказке,
Молча подать поутру ей чулки и подвязки
И улететь в пустоту меж домов в одинокой ходьбе?!
Не углядеть, но в голодной больной худобе,
Там, где ногами толпы перемешаны краски,
Облик поэзии вдруг ощутить без подсказки…
Все молчали. Потом Соня всплеснула руками:
– Сашенька! Ты превзошел себя! Шляховский, можно я его поцелую? В щеку?
– Если б я был женщиной, я бы поцеловал его в губы! – засмеялся Вадим. – Но тебе можно – в щеку. А тебе, Саша, действительно надо бросать свою инженегрную работу… Нельзя для поэзии оставлять свободное от работы время. Поэзия должна стать работой.
– Одно смущает меня в этом стихотворении, – поделился я. – Ударение в слове «туфлях» поставилось на втором слоге, а должно быть – на первом!
Соня вся даже вскинулась:
– Санечка! Да как же ты не понимаешь?! Ведь ты этим искажением ударения