из салона и кивком велел мне забираться внутрь.
Но я не хотела ехать. Я хотела спасти Блу.
– Ты меня слышала, девочка! – рявкнул Бубба. – Оставь несчастное животное в покое и лезь в машину!
Его сын вздернул меня за локоть и затолкал в пикап, будто я была капризным ребенком, с которым нельзя было справиться уговорами.
Я слышала, как позади Адэйр, выругавшись, спешно запрыгнула в кузов, прежде чем мы тронулись.
– Сработало? – крикнула я ей через заднее стекло. Она сидела в кузове на коленях, вытянув шею и выглядывая, не пошевелилась ли собака.
Когда мы отъехали слишком далеко, чтобы можно было что-то рассмотреть, она развернулась и пожала плечами, а затем опустилась в кузов. На душе у нее было так же тяжело, как и у меня, а слезы были готовы заструиться по щекам.
Грудь сжалась, когда легкие загорелись страшным огнем. Я кашлянула, потом еще раз. Я быстро схватила с пола грязную тряпку для смазки и отхаркнула небольшой комок черной слизи. Масло пожирателя грехов. Немного, но мне хотелось надеяться, что я спасла Блу.
Когда мы добрались до дома, на подъездной дорожке нас встретила бабуля. Рассерженная и с нахмуренным лицом, она резко развернулась, увидев, как мы приближаемся, и пошла к дому, отмахиваясь от Могильного Праха.
Не нужно было спрашивать, что случилось. Я знала. Кто-то умирал и нуждался во мне. Судя по виду, кто бы это ни был, бабуля не одобряла.
Я молча забралась в пикап к Могильному Праху, через боковое зеркало следя за Адэйр – она стояла, сложив руки на груди и нахмурившись от злости.
Могильный Прах, в желтой клетчатой рубашке и штанах цвета хаки для работы в саду, с нахмуренными бровями вел машину, будто это было его единственной миссией. Он не сказал ни слова. Как всегда, невозмутим как скала.
– Если это миссис Коберн, я ничего делать не буду, – сказала я ему после длительного молчания. – Эта старая карга однажды плюнула в меня и назвала дьявольским отродьем. – Конечно, причиной тому было то, что мы с Адэйр закидали яйцами и туалетной бумагой ее дом, но это только потому, что она настучала проповеднику, как мы курили за церковным сараем.
Когда мы приблизились к центру, вместо того чтобы ехать в пригород, к церковным, Могильный Прах повернул на север, в горы.
– Зачем нам туда? – В груди закрался страх. Мы жили на границе Аппалачей, не в чаще. Не горцы, но и не жители равнин.
А на север нам было нельзя.
Ну, Агнес Уайлдер нельзя.
Дедуля никогда не рассказывал, что такого натворила бабуля, раз ее выгнали из гор, выпнули прямо с вершины и пожелали хорошей дороги.
Мы ехали на самый верх горы, где дороги узились и петляли. Сосны тянулись к небу и теснились друг к другу. Дома, редкие и ветхие, выглядели так, будто готовы съехать к подножию горы при первой возможности.
Узкая грунтовка привела к маленькому квадратному домику. Старый дом, обложенный выцветшим серым сайдингом и милейшими бледно-розовыми ставнями. Во дворе росло бутылочное дерево размером с Могильного Праха. Оно склонялось