за шкаф полез. Там у него что-то вроде тайника. Привык с тридцатых годов там разное держать, только Яшка и знал.
– Вот, глянь-ка, – развернул драную, выцветшую холстину. – Старая карта, ещё при царе чертили. Тут она, деревня твоя.
Он ткнул пальцем. Яшка сравнил обе карты: и ту, что перед ним лежала, и ту, что перед дедом. На царской не было их Красной горки, зато немного выше имелась точка.
– А наша-то где?
– Так нет её ещё, – усмехнулся дед. – Вот как найдут выше уголь, так люди и явятся, а будет это аж в 1925 году. А карта – глянь – ещё в 1907 черчена.
Дед оставался зорким: даже мелкие цифры видел, те, что и Яшке нелегко рассмотреть.
– А та деревня куда делась?
Дед миг подумал, а потом заговорил странно, как по учебнику.
– Там, сынок, скверные люди жили. На добре своём помешанные. Советскую власть отрицали. Социально чуждые элементы, то есть. К агитпросвещению глухие, всё на своём стояли. Но ничего, холуев этих буржуйских всех поприжали к ногтю. Барскую усадьбу, где сброд разный прятался, да часовню, подорвали, бар тех пустили в расход, а саму деревню сожгли. Так что нет её больше, сынок. Ещё в 1919 один пепел от неё и остался.
– А ты ведь, говоришь, в 1925 приехал? – Яшка нахмурил брови, хотя и не понял толком, в чём именно чудилось противоречие.
Дед тоже помрачнел, принялся крутить самокрутку – не любил, когда пальцы не заняты. Яшка не думал, что он ещё что-то скажет – поблагодарил и собрался идти.
– Васильевское она звалась, – добавил дед.
С Любкой встретились за амбаром. Сегодня танцы – вот все и там, на улице, хоть и вечер субботний, пусто. Позже сюда понабегут, но пока ещё рано – трезвые.
Яшка пришёл позже, и Любка, пока ждала, набрала поблизости последних одуванчиков. Он наклонился, поцеловать её хотел, а она как сдует всю охапку пуха прямо в лицо. Яшка громко чихнул. Оба расхохотались.
– Идём в клуб? – спросила Любка.
– Не, устал я чего-то, – он и вправду устал так, словно весь день огород копал, не разгибая спины.
– Устал? Это с чего так? – светлые глаза смеются, но смотрят внимательно-изучающе: что кроется за внезапным отказом?
Да и сам Яшка ведь отказываться не хотел. Мало таких вечеров до осени осталось, да и в глубине где-то неприятная мысль кусалась: он не пойдёт, так мигом сыщутся другие кавалеры. Мила Любка: и лицом симпатична, и в общении хороша, и во всём остальном, что ещё от девчонки требуется.
– Деду помогал, – соврал Яшка и махнул в сторону, где дедов дом, для правдоподобия. – А может, так пройдёмся? На реку сходим.
– Знаю я твою реку, – Любка шлёпнула по руке, но взглянула кокетливо: не против.
По дороге она, как обычно, щебетала без умолку. О колхозе, где, говорили, несун завёлся. О подруге, какая замуж собралась в один день с братом Яшкиным – едва переубедили: две свадьбы в один день играть – и себе праздник портить, и людям. О ткани в полоску зелёно-белую, что видела в городе и платье из неё сшить мечтала – на подарок так намекала. Яшка зарубку в уме сделал: купит, обязательно в город съездит. А так он не вслушивался особо, угукал только – и снова ощущал