недавно Ирель Сирье была кукольницей.
Она создавала из металла, глины или стекла куколок с подвижными суставами, блестящими глазами и гладкими, словно пистолетные пули, лысинами – мужчин, женщин, мальчиков и девочек, иногда даже стариков.
Все они танцевали, кланялись и улыбались благодаря вделанным в них ниточкам. Все были по-своему красивы, несмотря на отсутствие волос.
И каждую из них Ирель бросала в огонь, глядя, как они горят.
Потом настал Скачок, и Ирель обезумела. В течение пятнадцати минут в ее голове боролись друг с другом множество разных личностей, а когда все закончилось, девушка была уже не той, что прежде. Она стала автором популярных статей, однако суть ее интересов оставалась все той же.
Ирель Сирье взяла перо и написала:
«Прошлое горит – все об этом знают.
Огонь появляется там, где не должен появиться, где нет ничего сухого или легковоспламеняющегося – среди сырых стен, под холодным небом, среди дождя и снега. Там, где почти нет растительности, только камень и металл.
Пожар с ревом катится по городу, поглощая кислород и сгибая металлические трубы, по которым когда-то доставлялись в дома вода и газ. От жара трескаются стены. В остатках стекол отражается его зарево».
Отложив перо, она задумалась, нежно поглаживая щеку, а потом дописала:
«Поэты любят говорить, будто это горят воспоминания. И мало кто упоминает, что вместе с ними горят и люди».
Часть II
Прошлое горит
Финнен
Одно из моих детских воспоминаний связано с мальчиком по имени Манли, который поссорился и подрался с другим мальчиком, а потом прибежал к нам, своим товарищам, чтобы обо всем рассказать.
Все считали, что правда на стороне Манли, и он отважно ее защищал, а тот второй мальчишка – попросту гнусная свинья. Точнее, так считали все, кроме меня, поскольку из несвязного рассказа Манли я сделал вывод, что его противник тоже был по-своему прав. Как и в случае многих ссор, виноваты, похоже, были обе стороны, хотя, возможно, и не в равной степени, и чувства Манли в самом деле пострадали больше, но, в отличие от остальной компании, я не видел во всей этой истории четкого разделения на добро и зло. Хуже того, я сказал об этом вслух, и на меня тут же начали орать. Мы были бандой ребятишек, и кто был не с нами, оказывался против нас, а я этот принцип нарушил.
Какое-то время я пытался дерзить в ответ, но потом струсил и попытался выкрутиться, объяснив, что на самом деле имел в виду вовсе не это, а нечто другое. Меня наконец оставили в покое, и все закончилось тем, то некоторые кричали мне: «Предатель!», как бы в шутку, но не совсем. Терпеть было можно. Потом было еще несколько подобных случаев, а мне иногда удавалось держать язык за зубами, иногда нет. Чаще всего нет. Теоретически это не имело значения – мы взрослели, и детский стадный инстинкт сменился желанием оригинальности, а каждый из нас начинал дискуссию сл слов: «Уважаю твое мнение, но…» И тем не менее, никто из товарищей уже не мог до конца мне доверять – да, я им нравился,