глаза, и черный водоворот утянул его обратно в лес, в старую избушку.
Он с трудом разомкнул веки, но кругом был полумрак. В углу тускло горела лучина. Запах древесины и плесени тут же окутал его. Дом был очень похож на тот, в котором он жил в детстве у бабушки. Родион считал это воспоминание частью той утраченной жизни, что осталась далеко в прошлом. Оно вызывало в нём странное чувство тоски и тревоги.
Лучина коптила, отбрасывая тени на стены, где танцевали силуэты распадающихся обрывков памяти. Родион моргнул, пытаясь вернуть ясность зрению, и поднёс руки к лицу, внимательно вглядываясь в них. Руки были не его, руки были чужие.
За стенами загудел ветер, и Родион вдруг понял, что за древними деревянными стенами избушки ожил лес. Деревья загадочно шептали на только им ведомом языке странное имя, их голос звучал таинственно и достаточно громко, словно призывал: «Радосвет, очнись, Радосвет…»
Он вдруг подумал, что это его имя и они, деревья, зовут именно его, но мысли переключились на иное: «Я не просто вернулся в физическое свое тело, я вернулся в ту точку своей души, где началась борьба».
Пришло время разобраться с тёмными призраками души, которые в последние годы так часто тревожили его. Родион-Радосвет глубоко вдохнул, и тут же лес прошептал ему: «Ты вернулся, а время расплаты пришло».
4. Любовь
Хельга задыхалась в горнице. Маленькие окошки, затянутые бычьим пузырем, не пропускали весеннего света, а на поляне капельник во всю топил снег. Ворон все чаще прилетал к их избе и, кося левым глазом, внимательно наблюдал за жизнью в доме.
Запасы почти кончились, оставалось немного муки и сухих ягод. Дедушка ранним утром ушел в хутор к людям, чтобы обменять снятое с покойников оружие на муку и льняное масло.
В последние недели он все чаще стал ходить к людям, иногда приносил вяленую рыбу и яйца, а порой возвращался хмурый и злой. Сказывал, что съестные запасы давно закончились у многих, а на западе от деревни бушует черная хворь. Весна выдалась холодной. Казалось, сама богиня Мара разгневалась на людей.
Куры в последнее время не неслись, а дедушка не разрешал их рубить. Раненого русича, которого они с бабушкой лечили почти до самой тёмной и долгой ночи, пока великая богиня Мара правила зимним солнцем, дед отвёл к людям. Уже наступила весна, но вестей от него так и не было. Хельга подошла к прялке и посмотрела на резное солнце – оно служило ей календарем. Больше двух сороков минуло со дня, как Радосвет исчез из её жизни. Но сердце ныло, а чрево ждало семени.
Лада-мать снилась женщине – обещала, что свет в её окошке порадует Хельгу и понесёт она от света с радостью. Но молодая женщина давно перестала верить снам. Лишь ворон, будто насмехаясь над ней, все чаще прилетал, садился на сухой сук старой ели и громко каркал. В его карканье слышала она слова Одина: «Не быть тебе матерью, проклята, пуста твоя жизнь!»
Хельга, накинув на голову платок, обув чуни, вышла в весну