рос, и она старалась внимательно его слушать и заметила, как он добр к Джорджу, пусть и допускала, по крайней мере в мыслях, возможность, что он сам виновен в беде, приключившейся с его женой.
Он думал об Эмерсоне[3], «ужасной аристократии природы». Потому что есть на свете вещи, которые невозможно контролировать. И потому, что даже сейчас он думал о ней. Даже сейчас, когда в том доме лежала его жена, мертвая.
Он слышал голос Джо Пратта, говорившего в телефонную трубку.
Джордж ждал на зеленом диванчике, его потряхивало. В доме пахло собаками, и он слышал, как они лают в вольерах. И как они только все это выносят? Он уставился на широкие доски пола. Из погреба тянуло плесенью, запах проникал в самое горло. Он закашлялся.
– Они уже в пути, – сказал Пратт с кухни.
Джордж кивнул.
В коридоре Джун Пратт говорила с его дочерью ласково, как обычно говорят с детишками, и он был благодарен за это, даже слезы навернулись. Все знали, что она подбирает бездомных животных. Он сам видел, как она идет по дороге в сопровождении пестрой стаи – женщина средних лет в красном платке, хмуро смотрящая в землю.
Потом – он не знал, сколько прошло времени, – подъехала машина.
– Вот и они, – сказал Пратт.
Вошел Трэвис Лоутон.
– Джордж, – сказал он, но руки не подал.
– Привет, Трэвис.
Городок был маленький, и они знали друг друга. Он был в курсе, что Лоутон учился в Политехническом институте Ренсселера[4] и по возвращении занял должность шерифа, и Джорджа всегда поражало, насколько он поверхностный для образованного человека. Впрочем, Джордж не то чтобы хорошо разбирался в людях, и заинтересованные лица то и дело напоминали, что его мнение недорого стоит. Джордж и его жена не были старожилами. Местным нужно добрых сто лет, чтобы признать, что кто-то живет в доме, много лет принадлежавшем одной семье, чья печальная история стала частью местной мифологии. Он не знал этих людей, а они, разумеется, не знали его, но за те несколько минут, что он стоял в гостиной Праттов в мятых камуфляжных штанах и криво повязанном галстуке, с отсутствующим взглядом водянистых глаз, который так легко принять за взгляд безумца, все их подозрения подтвердились.
– Дайте-ка посмотрим, – сказал Лоутон.
Они оставили Фрэнни у Праттов и пошли по дороге, он, Лоутон и помощник Лоутона, Уайли Берк. Уже стемнело. Они с мрачной решимостью шли по промерзшей насквозь земле.
Дом усмехался.
Они постояли с минуту, глядя на него, потом вошли через крыльцо, заваленное зимней обувью, теннисными ракетками и сухими листьями, и прошли на кухню. Он показал Лоутону разбитое стекло. Они поднялись по лестнице прямо в грязных сапогах. Дверь в спальню была закрыта, и он не помнил, чтобы закрыл ее сам. Но ведь, наверно, так и было.
– Я не могу туда войти, – сказал он шерифу.
– Ну, ладно. – Лоутон по-отечески коснулся его плеча. – Оставайтесь здесь.
Лоутон с напарником прошли внутрь. Он услышал вдалеке сирены. От их резких звуков подгибались